Вот видишь, все-таки я написал тебе письмо. Много-много лет я собирался это сделать. С тех самых пор, когда мы с тобой расстались, и навсегда. Чтоб больше никогда не увидеться.
Меня нет больше на свете, милая. То, что еще осталось – совсем не тот я, которого ты любила и помнишь. Осталось только вместилище – память и чувство. Прошло много лет, и я понял это. И ты тоже поняла, правда? Потому что тебя, той что была, тоже нет больше. Мы стали другими, по отдельности друг от друга, без смирения, с переменами любимого, на разных дорогах, в разных жизнях. Время отточило нас на разных станках, и наши миры стали разными.
Если даже поверить, предположить сумасшедшее, невозможное, что мы встретимся – это не будет иметь никакого значения. Мы будем искать и желать друг в друге то прежнее, что знали и чувствовали когда-то. Стараться и обрести то родное, чем мы были. Это странное ощущение. Как будто не было всех этих прошедших лет, прожитых в дали и по разному, как будто годы прошли в некоем параллельном, другом измерении, не имеющем отношения к тому, что жило внутри нас и между нами, и вот сейчас мы снова встретились…
И когда мы расстанемся вновь, то в памяти друг друга снова будем теми, что когда-то: молодыми, красивыми и веселыми, в полете и силе жизни, даже когда она боль, потому что еще огромность впереди, - а эта встреча, она останется так, сбоку, маленьким боковым ответвлением, ничего не меняющим.
У меня было когда-то много слов для тебя, так много, что я не мог остановиться говорить их. Это не от болтливости, и не от того, что мне было легко и неважно, бездумно говорить их – а от того, что мы были вместе так мало - считанные дни, а я думал о тебе так много - всю жизнь, и при встрече мне не хватало времени сказать все, что так хотелось, так надо было. Не было дня, когда я не разговаривал бы с тобой. Вся моя жизнь состоит из двух половин: первую я тебя ждал, вторую я тебя помнил.
Всю жизнь я пытался понять тебя и себя, и, в тысячный раз вспоминая давние события, находил в них новые детали, открывая новые мотивы и тайные причины. Я очень любил тебя, милая. Вот и теперь – люблю. Но теперь это уже точно не имеет никакого значения. Вот теперь то точно поздно.
Помнишь, как-то летом ты спросила: «А тебе надо, чтобы я тебя любила?» Тогда я не нашел ответа. Было слишком много верных и всё про одно, они промелькнули мгновенно, каждый главный и единственный, не выбрать, так больно и печально колотилось сердце, и я сумел только на выдохе: «Ты для меня – это ВСЁ! С тех пор я всю жизнь отвечал на этот вопрос. Из всех в мире ответов «да» я искал один, чтобы ты поняла, как мне это надо было.
Ты боялась попасть в плен. Ты боялась поверить до конца, до последнего дюйма. Ты не могла жить в мире ни с кем, потому что никогда не жила в мире с собой. Жизнь кипела, искрилась и брызгала в тебе, и всего хотелось, и всего было мало. Ты была такая светлая, радостная, веселая – тебя все любили, тебя нельзя было не любить. Ты жутко боялась остаться одна, состариться без семьи и мужа, и потому произносила речи о скуке и однообразии семейной жизни, в защиту свободы и приключений. И так ясно слышались в твоем голосе слабость и желание, чтобы тебя опровергли, уверили, успокоили, что ты будешь надежно и спокойно любима всю жизнь, и при этом будет всё, что только можно придумать прекрасного, интересного, необычайного, и ни при каких условиях ты не будешь брошена – даже если сама из самолюбия, противоречия, злости сделаешь всё, чтоб наперекор себе же – остаться одна: не останешься, тебя всегда сумеют понять, принять, примирить, сделать так хорошо и оставить с собой, как в глубине души ты сама больше всего хочешь.
Мы были похожи. Мы были молоды, красивы, самолюбивы, любимы многими, жадны до жизни и веселья, мы мечтали о морях-океанах, собирались прямиком на край света…
«Между нами всегда оставался, ну, самый последний миллиметр», – говорила ты. Через много лет я ответил: «Он оставался внутри тебя». Его ты так никогда в жизни и не преодолела, не бросилась в омут, очертя голову, не отдала себя всю безоглядно и без остатка, и поэтому не обрела взамен всё, совсем всё, что тебе так надо было, без чего ты так никогда и не стала счастлива. Ах, как просто: тебя устраивала твоя жизнь. Ты так хотела приключений, и надёжный дом, и свободу, и романтическую любовь с разлукой…
Но самое главное, что я купился, главное было мне дороже всего в тебе, так это потрясающая чуткость, отзывчивость, чистота тона: на каждое моё движение, каждое слово, каждый жест – ты поступала именно так, как было истинно, как я хотел, как я больше всего мечтал. До тебя я полагал, что чувство не может быть полностью взаимно. И… вдруг оказалось – можно. В резонанс, в такт, в один стук сердца.
Всё в тебе ерунда по сравнению с главным, данным тебе от Бога: ты – женщина, каких почти не бывает. Ты рядом – уже свет праздника, радости, любви и счастья. Взглядом, улыбкой, жестом, интонацией, беглым поступком ты дарила мужчине полное ощущение того, что он желанен, значителен, интересен, достоин, что он тебе и всем – единственный такой, мужественный, сильный, красивый, замечательный. Это не было сознательным воздействием – это шло от твоей сущности, от жадного и радостного восприятия жизни, веры в нее, и эту радость ты дарила тому, кого встречала.
Но, я – не первый встречный, верно, малыш? Ты меня помнишь? Тоска тебя грызет? И я раскрылся весь в изумлении приходящего счастья, которое возможно лишь единожды. И ты испугалась порабощения собственным чувством. «Я не позволяла себе чувствовать даже тысячную часть того, что чувствовала на самом деле, чего хотела…» И стала всаживать в меня крючья. Ты очень боялась раскрыться полностью, чтоб тебе не могли сделать больно. А я был счастлив немыслимому для меня порабощению своим чувством. Вот где произошла нескладушка. И я боялся, не мог, не хотел делать тебе больно; мне необходимо было оберегать тебя, а не бороться.
Это я говорил тебе, а всего все равно не скажешь, и все слова столько раз употреблялись в жизни, и что тут скажешь нового, и какой в этом смысл, нет в этом смысла, кроме одного: я говорю – и я с тобой, милая моя, родная, любимая, единственная моя, свет мой, и я вижу тебя, чувствую тебя, счастлив с тобой, как никогда и ни с кем в жизни. Не было у меня никого ближе тебя.
Я никогда не отделаюсь от истины, что мы были созданы друг для друга. Ты не была самой красивой, или самой умной, или самой доброй – я видел тебя глазами ясно, я не идеализировал: ты была по мне, и каждый взгляд, вздох, движения твои – были навстречу, как в зеркале.
Я видел тебя, и прочие переставали существовать, отделялись стеклянной стеной: чужие, отдельные, другие. Я видел тебя – и был лучше, чем без тебя: был храбрее, сильнее, умнее… нет это чушь… добрее, тоньше благороднее… да, и это не главное… я был значительнее, крупнее, чем без тебя.
Из беззащитности, ранимости спохватилась ты казаться стервой, и вдруг поступала согласно этой претензии, а под блеском глаз дрожала робость, потому что суть была доброй и хорошей, и ты боялась быть такой, чтоб не проиграть в жизни, чтоб не выглядеть слабой.
А я настолько знал свою силу, что не боялся поступать как слабый, и в результате ты поступала как сильная, а я как слабый, хотя на деле было наоборот, и на деле так и получалось – наоборот.
Господи, милая, как помню все… Не было у меня дня без тебя. Всё кончается. Давай напоследок, как тогда, мизинцем к руке, ага.
Ответить с цитированием
