Была уже глубокая ночь, когда мы, наконец, вышли на улицу. Я сел на скамейку и опустил голову. Надо было принять решение.

— Послушай, Виталик, что мне делать?

— Я не знаю, что тебе делать, — с долей раздражения ответил он, — думай сам. Один раз я уже принял за тебя решение, когда воспользовался своим правом хозяина и выгнал тебя с твоей подругой на улицу. Тебе тогда было тяжело это сделать самому. А теперь решай сам.

Немного помолчав, он добавил:

— Когда ты решишь окончательно, что тебе делать, я скажу свое мнение.

Он сорвался с места и, почти перелетев на середину аллеи к газону, разделяющему ее пополам, выхватил из травы сложенный вчетверо листок. Это было письмо видимо очень молодой девушки своему неудачливому поклоннику, в котором она в ярких эмоциональных красках сообщала ему, что уже давно любит другого и не может дальше продолжать встречи с ним, "разбивая свое сердце пополам". Она просила прощения, не забыв сказать, как это всегда делается, что он хороший парень.

Мы прочитали это письмо молча. Виталик закончил раньше и, встав со скамейки, отошел к стоящему напротив дереву. Я долго не мог сосредоточиться. Наверно все это неспроста: сейчас проблемы совсем незнакомой девочки казались ничтожными, по сравнению с тем выбором, который я должен сделать. Появление листка в руках Виталика зажгло во мне слабую надежду, что там в какой-либо форме может оказаться подсказка. Но единственное, что сделало письмо, так это дало мне необходимый отдых, сбросило напряжение. Но это я понял только потом, а тогда с каким-то пренебрежительным разочарованием, я сложил его и бросил сбоку от скамейки.

"Интересно, — подумал я, — как оно могло оказаться здесь? Утеряно? Но оно лежало в стороне от дорожки. Выброшено? Но почему такое открытое место?"

Я решил не обрывать жизнь письма, поскольку либо хозяин, либо судьба не сделали это.

Достав из кармана две сигареты, я протянул одну Виталику. Время шло, надо было что-то делать. Мои мысли не хотели приходить в порядок.

— Хорошо, ты можешь мне ничего не говорить, я только буду думать вслух, мне так легче.

— Делай, что хочешь. Я все равно тебя не буду слушать, — он опять отошел к дереву напротив.

— С одной стороны, — начал я, — мне не хочется там снова появляться, я не хочу там ничего оставлять. Но с другой стороны, я обещал ей, что мы вместе поедем на кладбище. Я, конечно, не верю, что она сможет наложить на себя руки, но поговорить с ней в спокойной обстановке надо, а эта поездка — единственно удобный способ. Итак, у меня есть два варианта...

— Мне это не нравится!..

Виталик подошел к скамейке и поднял брошенное мной письмо. Захватив еще пару валявшихся бумажек, он отнес их в урну и там поджег. Он стоял и смотрел, как из урны сначала повалил дым, а потом появились робкие языки пламени, которые вскоре опять нырнули вглубь.

— Надеюсь, оно догорит без меня, — сказал он самому себе и отправился обратно к скамейке, на которой сидел я. Подобрав по пути пустую пачку от сигарет, он прошел мимо.

Я с интересом наблюдал за его действиями, опять отвлекшись от своих раздумий. Виталик прошел метров тридцать, собирая по пути весь крупный мусор и выкидывая его в следующую урну. Эта трогательная сцена вызвала во мне свежее воспоминание. Мы сидели на траве у родника, и я, глядя на заваленные мусором берега ручья, предложил собраться и общими силами почистить это место. Виталик мне ответил, что это бесполезно, и через неделю все станет таким же, как и сейчас. Тогда я предложил это сделать в выходной день, когда там скапливается наибольшее количество людей. Он мне не ответил. Сбросив в яму валявшийся совсем близко ржавый бензобак, он вдруг сказал: "Я хочу, чтобы все люди умерли. Пусть остаются трава, звери, деревья, но люди, чтоб умерли, исчезли. Все равно бесполезно кого-нибудь изменить. Пусть и я умру вместе с ними..."

Он закончил свое занятие и возвращался ко мне.

— Ну что, ты решил?

— Можно вопрос? Ты можешь переночевать у меня?

— У меня дома мама, которая меня и так редко видит, и она волнуется...

— То есть ты не можешь?

— Я тебе этого не говорил. Если это нужно, я останусь у тебя.

— Так вот, у меня есть три варианта: первый — мы возвращаемся, забираем велосипед, ты едешь на нем домой, а я на кладбище завтра еду один; второй — ты сейчас идешь домой пешком, а завтра мы с ней едем на кладбище; и третий — мы ночуем у меня, завтра утром идем к ней и дальше смотрим по обстоятельствам: если она в нормальном состоянии, значит, мы едем, а ты отправляешься домой на троллейбусе, а если там опять такой же бардак как сегодня, то ты забираешь велосипед и едешь на нем домой.

— И какой вариант ты выбрал?

— Я не могу выбрать первый, потому что это будет слишком жестоко по отношению к ней, и не могу выбрать третий, потому что это — опять брать ответственность за твои неприятности на себя. Остается второй.

Виталик повернулся и медленно пошел в сторону выхода из сквера. Я взял свой велосипед, стоявший у скамейки и покатил его за ним.

— Я сказал свое решение, теперь что скажешь ты?

Он резко повернулся.

— Помнишь слова из песни: "...Оставь безнадежно больных. Он спасет лишь того, кого можно спасти..."? Ты им всем не поможешь. Если б она не хотела, то этого всего бы у нее не было. Что ей мешает выгнать всех этих алкоголиков, навести порядок у себя в квартире и жить, как все нормальные люди?

Я, честно говоря, не ожидал, что он это скажет. По крайней мере, он заранее для себя составил мнение, и оно было совсем не предвзято. Ее он видел в первый раз, никаких обещаний не давал и ничего своего там не оставлял, в отличие от меня. Но сейчас требовалось именно мое решение.

— А вот Анюта безнадежно больна, но я ее не оставлю. Ты слышишь, она больна!

Он опустил голову на руль моего велосипеда. Он плакал. Я знаю Виталика уже год, но никогда не видел, чтобы он плакал.

— ...И я ничего не могу поделать. Я могу только быть с нею.

Мне захотелось что-то сделать в этот момент, чтобы прервать это, встряхнуть. Я слегка приподнял заднее колесо велосипеда за седло и бросил его. Виталик постоял еще немного в том же положении, а потом пошел вперед и сел на одну из дальних скамеек.

— Пошли ко мне, — крикнул я, — никуда я тебя не отпущу.

Но мои слова как будто были сказаны в пустоту. Мне захотелось сделать что-то, требующее большой затраты сил. Я не нашел ничего другого, чем сесть на велосипед и ездить вокруг клумбы на большой скорости.

Подъехав к Виталику, я остановился. Мне показалось, что у меня есть что ему сказать. Я опустил голову и облокотился на велосипед.

"Как он считает, кто виноват в том, что Анюта болеет, может быть, ей не хватает его тепла и внимания, может быть, пока была здорова, он не ценил ее?" — я обдумывал это, подбирая нужные слова, чтобы не обидеть его незаслуженно.

Виталик встал со скамейки и пошел поперек аллеи через газоны.

"Надо его догнать и сказать это, — подумал я, — Раз уж зашел разговор об этом. Действительно, не может же девушка просто так заболеть через полгода знакомства с ним так сильно и беспросветно".

Я поднял голову и направился за ним. Виталика нигде не было. Я сразу не смог этому поверить. Выйдя на середину аллеи и оглядевшись, я сел на велосипед и поехал вдоль сквера, заглядывая во все просветы между деревьями. Его нигде не было. На часах — полвторого. Вокруг ни души. Поездив по парку еще минут пятнадцать и не заметив ни одного движения нигде, съездив на перекресток, к которому вела аллея, ведущая к дому, моему и его, я начал кричать. Я звал его сперва шутливым тоном, потом все настойчивее и требовательнее, но и это к успеху не привело.

В два часа его не было у меня дома, в три его не было у себя. Встретились мы с ним только через неделю. Странным оказалось то, что о событиях этой ночи мы почти не вспоминали.

Автор: Андрей Якушев