"Правила жизни" известных людей

[Santana]

Присутствует ненормативная лексика!


^{Актер, 45 лет, Париж
Записал Крис Салливан. Фотограф Людовик Карем}

---

Да, я люблю отрицательные роли.

Когда мне было 17 лет, я поступил в цирковую школу. Но, слава богу, у меня хватило ума ее бросить. В противном случае, сегодня перед вами сидел бы клоун — злой, опасный и почти наверняка разочарованный.

Меня никогда не беспокоила мысль о том, что я сын великого актера (Жан-Пьер Кассель — известный театральный актер, часто снимавшийся в кино). Наоборот, это очень помогает. Пока отец был жив, у меня всегда был кто-то, с кем можно было поспорить.

Нет, я не парень с улицы. Я вырос в хорошем районе и ходил в хорошую школу. Но я вырос на хип-хопе, и у меня даже брат этим занимается. Я все время думаю о том, что хорошо было бы с ним поработать. В хип-хопе он король. Но, если быть честным, до Ву-Танга он все же не дотягивает.

Вообще-то я не люблю рассказывать про свою жизнь, но иногда я все же делаю это, и когда я делаю это, я понимаю: черт, вот этого-то как раз и не нужно было делать.

Я люблю краткость. Когда в 1995 году ко мне подошел Матьё Кассовиц и заговорил про «Ненависть» (драма Кассовица с Касселем в главной роли, рассказывающая о парижских пригородах), я сказал: «Слушай, это, похоже, будет офигенное кино, но я не мальчик с окраины, я не жил на улицах, не держал под матрасом пистолет, никого не избил, никому ничего не впаривал, не воровал в супермаркетах, и меня не приводили в полицию». А Кассовиц сказал: «Не ссы».

Если ты можешь делать кино, которое не щекочет ноздри, а бьет в нос, и если у тебя есть деньги для того, чтобы послать всех на хер и снять свой фильм именно так, как ты хочешь, и если у тебя есть возможность позвать самых крутых актеров со всех стран мира — вот это и есть счастье.

Поверьте, в мире существует несколько вещей, ради которых стоит жить.

Сниматься в кино — это как процесс обольщения. Ты должен разжечь в других страсть к своей персоне. Все в порядке, пока ты делаешь это инстинктивно. Но как только ты начинаешь просчитывать каждый шаг — все, конец. Сам не заметишь, как станешь вторым Депардье.

В своих фильмах американцы всегда дают мне роли подонков. Но я мщу им: делаю своих подонков круче, чем их герои.

Помню, что когда обо мне впервые написали в английской прессе, это был страшный удар под дых. Потому что там меня представили, как «того француза, который дублирует у них Хью Гранта».

Мой дом — это Париж, и я стопроцентный парижанин со всем плохим и хорошим, что из этого следует. Не думаю, что когда-нибудь я смогу уехать отсюда надолго. Мы, парижане, вообще редко покидаем свой город.

Чтобы вы знали: в тот день, когда я получил права, я прыгнул в тачку и держал 230 всю дорогу от Парижа до Ниццы.

Наедине с собственным безумием надо всегда чувствовать себя комфортно.

Если бы еще совсем недавно меня спросили, что бы я делал, если бы узнал, что через пять минут Земля разлетится к чертовой матери, я бы сказал так: сел бы в самолет и прыгнул с парашютом, чтобы напоследок получше разглядеть пиздец. Но сейчас я понимаю, что просто предпочел бы в последний раз заняться любовью, надеясь на то, что та женщина, которая будет в этот момент рядом со мной, окажется моей женой.

---

Никогда не думал, что женюсь на актрисе.

---

Впервые я встретился с Моникой на съемках «Квартиры» (фильм режиссера Жиля Мимуни 1996 года). Знаю, что так могли бы сказать все, кто ее знает, но я влюбился в нее с первого взгляда. А потом мы снялись вместе в целой куче фильмов. Но это не какой-то рекламный трюк. Просто когда-то Серж Гинсбур сказал, что кино — это слишком чувственный бизнес, чтобы оставлять в нем свою жену без присмотра. А я, похоже, воспринял это очень близко к сердцу.

Если бы не Моника, я бы точно просрал «Необратимость» — наш с Моникой лучший фильм. Гаспар Ноэ (режиссер фильма) подошел ко мне в клубе в пять утра и спросил, могу ли я заняться с Моникой настоящим сексом перед камерой. Строго говоря, я послал его на хуй. А потом я позвонил Монике и рассказал ей об этом. «Знаешь, что, — сказала она. — А давай позовем его к нам на обед. Пусть расскажет обо всем поподробнее».

«Необратимость» начинается с того, что Монику насилует в переходе какой-то ублюдок. Это был шок. Все, кто посмотрел фильм, подходили ко мне и говорили, что даже представить себе не могут, как я пережил съемки этой сцены. Но правда очень банальна: Моника испугалась, что я могу набить этому актеру морду и попросила меня уехать. Так что я устроил себе выходные на юге Франции, и на площадке меня просто не было. Какие-то люди спрашивают меня, как я вообще мог допустить такую сцену — насилие над собственной женой. Но эти люди ничего не понимают. То, что происходит по ту сторону экрана — это просто два актера, которые получают кайф от работы. К тому же пенис ему все же подрисовали на компьютере.

Наверное, мой самый любимый фильм — это «С широко закрытыми глазами» (последняя работа Стэнли Кубрика). В первый раз я посмотрел его в одиночку. Как только закончились титры, я позвонил Монике и сказал: «Слушай, нам нужно посмотреть это кино вместе». Вы ведь помните концовку? В самом конце фильма Николь Кидман говорит: «Ну вот, все что нам остается — это отправиться домой и потрахаться». Как мне кажется, это самая смелая штука на земле. Представляете, это же последние слова Кубрика. Его самые последние слова в этом мире. И он говорит: «Давайте потрахаемся». Вот и я так думаю: разве мы здесь не для того, чтобы дать кому-то жизнь?

Самая важная добродетель кинематографа, на мой взгляд, заключается в том, что это один из последних видов искусства, который все еще способен провоцировать людей.

Кино надо снимать так, чтобы после него не хотелось продолжить вечер в Макдональдсе.

Бордели и больницы — вот где я люблю сниматься.

В кино довольно много правды: шлюх часто играют шлюхи, сутенеров часто играют сутенеры, а уж всех трансвеститов всегда играют трансвеститы. А вот вместо наркотиков они вечно норовят подсунуть какую-то херню типа лактозы.

Мне нравятся такие сценарии, где в каждой новой сцене я появляюсь с новой девчонкой или на новой машине.

Вообще-то я ненавижу, когда актеры идут в рекламу и начинают лезть из телевизора в каждый дом, предлагая купить какое-то дерьмо. Это противно. Но спросите меня, стал бы я делать что-то для Гуччи, и я первым делом скажу: сколько платят? Я актер, и это моя работа — сниматься за деньги. Единственное, чего я не стану делать ни за что на свете — это сниматься голым по пояс в рекламе парфюмерии.

Чего я никак не научусь понимать, так это почему люди делают те уродливые вещи, которые они делают.

Мне нравятся безумцы. А еще больше мне нравятся безумцы, умеющие управлять своей судьбой.

Приближение старости странная штука: раз — и ты вдруг начинаешь понимать, какие вещи ты любишь на самом деле, а какие — нет.

Надо всегда хранить в себе ту ярость, которая была дана тебе при рождении.

Я никогда не хотел трахнуть Дженнифер Анистон.

---

^{Источник}

[Santana]

^{Актер, 74 года, Нью-Йорк
Записала Фиона Морроу. Иллюстратор Федор Cумкин.}

---

Я стал актером по очень простой причине: просрал все возможности стать кем-то другим.

Я очень хорошо помню мое первое интервью. Это было сразу после «Выпускника» (фильм 1967 года, сделавший Хоффмана известным). Ко мне пришел Стадс Теркел (знаменитый американский журналист). Мы говорили около трех часов. А потом он сказал: «Погоди минутку, я проверю диктофон». Диктофон не работал. Теркел сказал: «Не возражаешь, если мы поговорим о том же самом еще раз?» Я сказал: «Нет». И мы говорили еще три часа. Не думаю, что здесь есть что-то от успеха начинающего актера. Сейчас я сказал бы то же самое.

Больше всего я жалею о том, что не стал когда-то джазовым музыкантом.

Я не люблю Голливуд, но никогда бы не стал критиковать глав крупных студий. Представляете, у вас ушло 65 миллионов долларов на кино, 60 — на печать копий, столько же на рекламу, столько же на всякие мелочи. Если бы я распоряжался многомиллионными фильмами, я бы лежал на полу и стонал от страха. Одна мелкая ошибка — и ты пыль.

Единственное удобство в том, чтобы быть знаменитостью — это возможность снять трубку и запросто позвонить другим знаменитостям.

Если у тебя есть талант, то ты должен хорошо знать, что эта штука держит тебя прочной хваткой за яйца и ведет тебя по жизни туда, куда ей заблагорассудится.

Когда ты становишься знаменит, ты перестаешь бояться смерти. В тот момент, когда ты стал звездой, ты уже умер. Или был забальзамирован заживо.

Завидую чувакам, которые могут просто любоваться закатом. Пошлая штука, но когда я вижу закат, я всегда думаю о том, как бы я его снял. По этой причине отпуск всегда казался мне какой-то нелепой надуманной безделицей.

Для того чтобы выживать, мне требуется немного: солнце и кокосовое молочко.

Я всегда чувствую себя обманутым и неполноценным, когда думаю о том, что у меня нет возможности ощутить, каково это — быть беременным, выносить ребенка и каково это — кормить его грудью.

Я боюсь всех своих шестерых детей. Потому что они знают про меня то, чего про меня не знает никто.

Я завидую тем, кому сейчас двадцать. Когда мне было двадцать лет, мне светило стать лишь официантом или таксистом.

Всегда предпочитал целый банан половине банана.

Я люблю рассказывать анекдоты. Мне кажется, они сродни поэзии, но удобнее, чем поэзия, потому что их гораздо легче понять.

Значит, глава Макдональдса приходит к папе римскому и говорит: «Мы дадим вам 500 миллионов долларов, а за это вы поменяете в молитве «Благодарим тебя, Господи, за этот хлеб» на «Благодарим тебя, Господи, за этот бигмак». Папа говорит: «Да как вы смеете!» Тогда этот макдональдсовский чувак говорит: «Ну хорошо! Я дам вам миллиард долларов». Папа задумался и говорит: «Мне нужно посовещаться с кардиналами». Он выходит в зал, где сидят кардиналы и говорит: «У меня есть хорошая новость и плохая. Хорошая: только что мы получили миллиард от Макдональдса». Кардиналы: «А плохая?» — «А плохая заключается в том, что мы просрали контракт на 750 миллионов с Бургер-Кингом».

Миф объединяет нас, фантазия всегда разбивает порознь.

Опасайтесь конгрессменов и им подобных. После разговора с этими людьми ваша голова удивительным образом оказывается забита фантастическим мусором, избавиться от которого практически невозможно.

Я херовый эксперт — так что поправьте меня, если я ошибаюсь, — но мне кажется, что причина всех современных войн — это желание господства, деньги и нефть.

Самое страшное для меня как для американца — это то, что в какой-то момент я вдруг ясно осознал, что для эффективного управления страной президентская администрация просто манипулирует человеческими страхами.

По-моему, в мире слишком много оружия.

Ценность искусства легко поставить под сомнение. Предположим, горит Лувр. В объятом пламенем зале две вещи — Мона Лиза и случайно забравшаяся сюда уличная кошка. А у вас есть время только на то, чтобы спасти что-то одно. Что вы выберете? Помню, когда мне было около двадцати, мы часто обсуждали с парнями эту ситуацию за хорошим косяком и стаканом вина. Только я не помню, что мы решили.

Находятся люди, которые утверждают, что у Кьеркегора не было чувства юмора. Чушь — вот что я скажу. Лучшим доказательством обратного является его метафора о том, что такое жизнь. Конечно, я перевру и все напутаю, но Кьеркегор сказал что-то вроде этого: «Ты подвешен над бесконечным океаном за руки и за ноги на тонких лесках на высоте пятидесяти саженей — вот это и есть жизнь». Мне кажется, это высказывание в полной мере доказывает, что у Кьеркегора было чувство юмора. Потому что, услышав такое, можно только смеяться.

Я люблю поговорить о преждевременной эякуляции. Знаете, девушки здорово недолюбливают парней, которые страдают этим недугом. Когда-то я склонен был с ними соглашаться. Но когда я стал старше, я вдруг понял, что нет ничего более изумительного, чем преждевременная эякуляция. Сейчас, когда иной раз мне требуется час-полтора, я почти мечтаю о ней.

На съемочной площадке между мужчиной и женщиной важно поддерживать что-то вроде романтики. Когда я снимался вместе с Барброй Стрейзанд в «Знакомстве с Факерами» (комедия 2004 года), в начале каждого дня я говорил ей: «Черт, твои сиськи сегодня смотрятся обалденно!» И она сразу начинала относиться к своим сиськам и всему остальному гораздо лучше.

Никогда ни о чем не спрашивайте актеров. Потому что все, чего они хотят, — это внимание. «Смотрите на меня — я пошел в душ! Смотрите на меня — я пошел посрать!»

Никто из актеров ни разу не спрашивал моего совета.

Не так давно я понял, что в какой-то момент растерял все уважение к актерам. Все, что мы делаем, — лишь имитация бога, не более.

Обожаю Джонни Деппа — вот кто делает только то, что нравится, и не пытается быть звездой.

Я очень хорошо отношусь к актерам, которые постоянно забывают роль. Приятно встретить того, кто похож на тебя.

Я много думаю о современных знаменитостях. Посмотрите на культ Пэрис Хилтон. Богатство ради богатства, известность ради известности. Так ли все это? Мои дети часто встречают ее. Говорят, она вежлива и мила. Мне кажется, с Пэрис Хитон нет особых проблем. Проблема в тех, кто ею восхищается.

Наблюдать за карьерой пожилых актеров — довольно забавное занятие. Ты сидишь перед телевизором, смотришь новости и констатируешь: «Так, в новом фильме Морган Фримен сыграет господа бога. Бля, опять!»

Мне кажется, самый жестокий способ оскорбить режиссера — это попросить снять еще один дубль, когда он только что сказал «великолепно».

Однажды я спросил у Лоуренса Оливье, зачем он продолжает играть в таком преклонном возрасте. И он принялся орать. «Посмотри на меня! — орал он. — Посмотри на меня! Посмотри на меня! Посмотри на меня! Я старый сморщенный бздун, но я все еще в центре внимания!»

Смерть касается нас тогда, когда мы смотрим на собственные старые фотографии. Кто-то называет это воспоминания, но для меня это всегда было больше похоже на удар под дых, полностью лишающий сил.

Возможно, я одинок в этом, но иногда, когда я смотрю на бездомных, на убийц, на простых мерзавцев или пьяниц, я вдруг начинаю представлять себе их младенческие фотографии. На этих фотографиях они такие же, как мы с вами на наших. И то, что мы не выросли такими, как они, лишь удивительная, необъяснимая случайность.

Не так давно я прекратил активно сниматься. Куда-то делась искра. Куда-то делся ток. Может, конечно, я напишу что-то. Или попробую что-то снять. Но я собираюсь делать это очень тихо.

Бесконечность вещей, которую я вижу вокруг, великолепна. Поэтому я никогда не понимал такой вещи, как скука. Ты можешь быть подавлен, но я никогда не мог понять, откуда берется скука.

Чувство, что смерть недалеко, давит на меня. Я всегда пытался вести с ней какую-то игру. Я говорил себе: «Чувак, ты еще не прожил и половину жизни». Когда мне исполнилось сорок, я сказал себе: «Ни фига это не половина». Потом мне исполнилось пятьдесят. Я сказал: «Хорошо, сейчас я в середине пути». Потом, когда мне исполнилось шестьдесят, я сказал своему тестю: «Знаешь, кажется, я начинаю чувствовать что-то вроде кризиса среднего возраста». И тесть сказал мне: «Среднего, черт возьми, возраста?! Дастин, а много ли ты знаешь 120-летних людей?»

Жизнь — дерьмо. Но это не означает, что ей невозможно насладиться.

Кьеркегор был прав, парни.

---

^{Источник}

[Santana]

Присутствует ненормативная лексика!


^{Актер, 51 год, Нью-Йорк
Записал Дэн Дири
Фото Марк Андерсон}

---

Актера очень легко подвести к микрофону, и очень трудно заставить в него говорить.

Не знаю, зачем мне это интервью. Мне ведь не нужно продавать фильмы. Мне вообще не нужно ничего продавать.

Меня устраивает, как я выгляжу, хотя мне кажется, что люди обращают на меня слишком много внимания. По-моему, здесь замешан гипноз: «Так, сейчас вы должны кудахтать, как курицы». «Так, а теперь вы должны сказать, что Дэвид Духовны — милашка».

Когда о ком-то говорят «звезда», я почему-то всегда слышу «пидор». Знаете, что я еще слышу, когда при мне говорят «звезда»? Я слышу «мудак». Не до конца понимаю, почему. Может, потому, что одна из лучших сторон того, что ты звезда — это возможность получить лучшие места в самолете? Те самые, которые ты никогда не получишь просто так. Но ведь это обман, и никто в самолете не будет относиться к тебе по-настоящему хорошо. Конечно, тебя будут отлично обслуживать, но когда ты будешь выходить, они подумаю: «О, мудак пошел! Если бы мы не принесли ему эти гребаные шоколадки, он, наверное, изошел бы от злости слюной».

Как-то раз на съемках мне предложили раздеться. Но на экране моя задница выглядела кое-как, и я заставил их вырезать эту сцену. С тех пор я уверен, что нагота хороша только тогда, когда ты не получаешь за нее деньги.

Я потерял свою невинность в четырнадцать. И с тех пор — как ни искал — не могу ее найти.

Сексом нужно заниматься до самой смерти. Но он уже никогда не будет так же прекрасен, каким кажется нам в детстве. Потому что в детстве секс — это тайна.

Слышали о последней просьбе Джона Холмса (знаменитый американский порноактер, утверждавший, что занимался сексом с 14000 разных партнеров; умер от СПИДа в 1988 году)? Он хотел, чтобы его жена — ну, та самая королева анального секса Мисти Дон, — чтобы она обязательно присутствовала на его кремации и за всем следила. Больше всего на свете Холмс боялся того, что кто-нибудь отрежет его хуй и заспиртует в банке.

Мужчины не способны взвалить на себя столько, сколько способны женщины. Вы когда-нибудь видели, чтобы порноактеры так же непринужденно вели себя на голливудских тусовках, как порноактрисы?

Никакого секса между Малдером и Скалли не было! Только истинная дружба.

Я безумно устал от людей, которые спрашивают, верю ли я в то, что показано в «Секретных материалах». Черт, они же не спрашивают чуваков из «Скорой помощи», верят ли они в эвтаназию.

Я никогда не пою на людях. У меня ужасный голос, действительно, ужасный. Но Теа (Теа Леоне, жена Духовны) утверждает, что ей нравится, как я пою, и, наверное, это потому, что на самом деле я люблю это дело. Мы часто валяем дурака в машине: я пою, а Теа изображает ударные. Собственно, поэтому у нас тонированные окна. Все, наверное, думают: это потому, что они боятся чужих глаз и скрываются от поклонников. Но поверьте: мы просто любим валять дурака, вот и все.

Я никогда в жизни не готовил еду. А то, что я бы мог приготовить теоретически, я не стану есть никогда.

Я наполовину еврей и наполовину шотландец. Поэтому купить что-либо — для меня настоящая проблема.

Если вы соберете вместе Дарвина, Христа и Ницше, все они будут говорить одновременно.

Если ты образован, ты не должен гордиться этим. Сколько бы ты ни прочитал книг и сколько бы ты ни учился, всегда найдется кто-то, кто никогда не читал ничего и при этом знает в два раза больше, чем ты.

Я верю в существование демонов, но, как мне кажется, они ничего не понимают в человеческой жизни и поэтому постоянно подсирают тем, кто этого не заслуживает.

Есть одна страшная вещь: в детстве ты смотришь на своего отца, как на человека, у которого нет никаких страхов. Потом ты взрослеешь и понимаешь, что страхов у твоего отца хватает. И главное: ты тоже полон ими.

Страх — это часть твоей творческой энергии. Если ты не чувствуешь страха, тебе нужно работать кладовщиком.

Никогда нельзя забывать о работе. Когда мы с Гарри Шендлингом (американский актер, работающий в жанре стенд-ап) были на Гавайях, мы занимались тем, что придумывали для него эту шутку — про транссексуала, который хвастается размерами своего члена. Вообще-то, общая идея принадлежит мне, а Шендлинг только отточил ее. Помните? Ну, это когда транссексуал говорит: «Я не собираюсь врать про размеры своего члена, но не так давно я сменил пол, и чувак, который потом меня трахнул, сказал, что у меня самое большое влагалище, которое он когда-либо видел».

Меня пугают возможности, которые дает моя бесталанность.

Я не знаю, есть ли смысл в том, что я делаю.

Я никогда не был жесток с животными.

---

^{Источник}

[Santana]

Присутствует ненормативная лексика!


^{Актер, 48 лет, Лос-Анджелес, США
Записал Майк Загер}

---

Я не люблю, когда говорят обо мне. Давайте поговорим о чем-то важном.

Быть женатым — это значит, что я могу бзднуть прямо в кровати. Или есть там мороженое.

Если бы у меня были сверхъестественные способности, я бы повернул время вспять — вот что бы я сделал.

У меня масса планов. Я бы хотел иметь кучу домов на колесах. Я бы хотел записать альбом, как Дженнифер Лопез. Только это будет акустическая версия KC & the Sunshine Band (американская диско-фанк группа). Я бы хотел выпустить свою собственную линию одежды. У меня все будет, как у Паффа Дэдди. Только мех будет синтетический.

Мы, знаменитости, вынуждены держаться вместе. Я же не могу просто пойти к доктору и сидеть в приемной, читая журнал, — ко мне начнут подходить люди. Я не могу просто приехать в аэропорт и ждать своего рейса — меня там просто покалечат.

Моя неделя очень проста: пять дней из семи на хвосте у меня висят по три машины с папарацци. Такая арифметика.

Я из тех людей, кого ненавидят на генетическом уровне.

Как-то раз я позвонил своему деду. «Мы тут посмотрели твое кино», — сказал дед. «Какое именно, дед?» — сказал я. А он крикнул моей бабушке: «Эй, Бетти, как называлось то кино, от которого я блевал третьего дня?»

Я свято верю в свой метод: вначале здорово въебываешь, потом здорово отдыхаешь.

Мне вообще-то насрать на собственную безопасность.

Я курю. Потом бросаю. Потом снова курю. Потом бросаю. Потом опять. И так снова, и снова, и снова.

С моралью у меня дела обстояли не очень-то. Я ведь не особо зациклен на морали.

Я хорошо помню свой первый поцелуй. Мы договорились в школе с одной девчонкой, что встретимся за гаражами и поцелуемся. Мы были так серьезны, как будто о каком-то важном бизнесе говорили. В общем, я поцеловал ее и убежал домой. Вот каким был мой первый поцелуй.

Слышать, как твой маленький ребенок срыгивает — это самый счастливый момент в жизни. Это момент, от которого получаешь наибольшее удовольствие.

Уединение — это когда ты можешь выйти и посидеть на крылечке в одиночестве. Уединение — это когда тебе нужно самому выносить мусор, потому что в доме его скопились гребаные кучи, а вынести его больше некому.

Свобода слова? Мне кажется, это отличная штука. Мне кажется, у всех должна быть свобода слова. Но вы лучше спросите об этом у Анжелины. Она вам расскажет гораздо больше, чем я.

Не стоит говорить о том, о чем ничего не знаешь. Поэтому я не люблю интервью. Журналисты спрашивают меня, что я думаю по поводу Китая и Тибета. Кому есть дело до того, что я думаю по этому поводу? Я человек, который работает со сценарием. Я взрослый чувак, который накладывает на себя грим.

Я без ума от мотоциклов. Абсолютно чокнут. У меня есть чопперы. У меня есть спортивные. У меня есть кроссовые. У меня есть мотоциклы, собранные специально для меня. Все эти машины — настоящее искусство, как скульптура. Но я не хочу говорить об этом. Просто признаю, что у меня есть такая болезнь. Вот и все.

Я ни хрена не знаю про художников. Только про скульпторов. И то чуть-чуть.

Никогда не тратьте чертовы кучи денег на безумные гигантские матрасы с двойной набивкой по обеим сторонам и всякой прочей ерундой. Просто сходите в магазин и купите обычный плоский матрас. Потом купите трехдюймовую подкладку из темпура (высокоэластичная пена) и положите сверху. Последуйте хорошему совету. Это идеальный сон. Блаженство вам гарантировано.

Я никогда в своей жизни не проводил так много времени в юбке, как на съемках «Трои». Но юбки не так уж и плохи. Черт, они вовсе не так плохи.

Чтобы получить что-то, нужно потерять что-то.

Слава — та еще блядь, чуваки.

---

Источник

[Santana]

^{Актер, 50 лет, Санта-Моника}

---

Когда надо давать такие интервью, я иногда очень нервничаю. Думаю: «Ой, блин, ну о чем еще рассказывать-то?» Серьезно: про фургон я уже рассказывал, про отца рассказывал, обо всем рассказывал. После пятого или шестого вопроса меня так и подмывает сочинить что-нибудь новенькое. Приходится делать над собой жуткое усилие, чтобы удержаться от брехни.

Мои главные правила жизни? Первое: помни, если тебя преследует чувство: «Жизнь идет как-то не так, я не занимаюсь тем, чем мне следует заниматься», то об тебя все будут вытирать ноги. Второе: никогда не воспринимай себя слишком серьезно. Когда мой агент, мой поверенный и два моих менеджера обговаривали мой гонорар за «Кабельщика» — а происходило это у меня дома, мы общались с той стороной по телефону в режиме громкой связи... — так вот, мы все были наряжены в белые махровые халаты а-ля Эйс Вентура.

Комик не обязательно изменяет мир своим искусством, но он может сделать жизнь в нем более сносной. Прежде чем моя карьера стронулась с мертвой точки, я пятнадцать лет выступал в комедийных клубах. По ночам ворочался в постели и размышлял над психологией публики, пытался разобраться, что людям нужно, в чем они испытывают потребность. И мне кажется, я понял, где собака зарыта. Я умею сделать так, чтобы люди часа на два обо всем забыли и как следует повеселились. Я помогаю им расслабиться. Иногда я — как пластырь на ране, а иногда мой труд — маленький вклад в их исцеление.

Лучшие дни нашей жизни часто одновременно бывают самыми тяжелыми. Когда я играл Эйса Вентуру, это было самое счастливое время в моей жизни. И одновременно самое трудное: у меня начались нелады с женой. В каком-то смысле меня спасло то, что я — комик. Меня спасло то, что я смотрел на жизнь с юмором — видел страдания насквозь. Говорят, что юмор — в действительности злость, но ведь злость — это на самом деле вытесненная в подсознание боль. Несколько лучших комедийных сцен в своей жизни я сыграл в ту пору, когда ссорился с женой, когда мне было совсем хреново.

Верно, моя семья скатилась на самое дно общества, когда мне было шестнадцать. Нам, детям, пришлось пойти работать. Мы стали семейной бригадой уборщиков — отчищали в туалетах сиденья от лобковых волос. Я возненавидел весь мир — мне было страшно обидно за то, что жизнь так обошлась с моим отцом. Но о детстве и юности мне рассказывать скучно.

Ни при каких условиях не могу смотреть чужие фильмы — где я не снимался. Если схожу на такой фильм, потом думаю: «За эти два часа, которые я провел в кино, я наверняка мог бы выдумать какую-нибудь отвязную штуку, то, чего еще на экране не бывало». Просто с ума схожу оттого, что потратил время!

Можете не верить, но в детстве я был болезненно застенчив. Такого зануду как я земля не рождала. Со мной никто — серьезно говорю, никто! — не разговаривал. «Кто, Джим? Да он псих, понял? Хрена с ним водиться!» И вдруг до меня дошло: те клоунские номера, которые я откалывал дома, могут проскочить и в школе. Отлично помню, как попробовал в первый раз: прихожу в школу и начинаю падать ВВЕРХ по лестнице. Вокруг все просто взорвались от смеха. Я был «Джим-придурок», а стал «Джим, конечно, тот еще дебил, но прикольный!» Это и было начало конца.

Нелегко первым заговаривать с женщинами. Ты можешь, как никто, импровизировать перед камерой, ты можешь фонтанировать гениальными идеями, но когда нужно сделать несколько шагов и произнести: «Здравствуйте, вы мне нравитесь. Вы согласитесь, если я приглашу вас пообедать?..» — это совсем другое дело. У меня всегда поджилки трясутся. Иногда перебарываешь страх, а иногда не удается. Но я себя за это не ругаю. Думаю, мне не хочется превращаться в типа, которому все по фигу, который может подвалить к любой со словами: «Привет, малышка». Нет, я ни за что не согласился бы стать таким.

Я люблю музыку. Всю жизнь, с детства. Мой отец был кларнетистом и саксофонистом, и у нас дома всегда звучала музыка биг-бендов. Моя дочь тоже настоящая фанатка джаза. Когда приходит ко мне в гости, ставит Майлза Дэвиса. А ведь ей восемнадцать! Она в джазе разбирается лучше меня. Когда она приезжала ко мне в Нью-Йорк, мы ходили в «Леннокс-ланж» в Гарлеме, смотрели, как джазисты играют вживую и все такое, и это здорово: мне удалось сделать для нее то, что в свое время сделал для меня мой отец. Я увлекался эстрадными комиками, и отец водил меня в «Юк-Юкс» на Черч-стрит.

Там-то, в «Юк-Юксе», и состоялось мое первое выступление. Я все отчетливо помню. Жуткая была забегаловка: две дорожки боулинга и перед ними — сцена. Публика там была продвинутая: ребята в водолазках, светочи интеллекта, и величайшим удовольствием для них было, если на сцену выходил какой-нибудь лох. Меня выпустили после парня, который рассказывал анекдоты о Гитлере. И вот я выхожу, в желтом полиэстровом костюме (мама посоветовала), и начинаю исполнять репертуар Сэмми Дэвиса-младшего. Не знаю уж, чем я не понравился. Во всяком случае, администрация клуба явно не любила Сэмми Дэвиса-младшего. Они тут же врубили из-за кулис тот кусок из Jesus Christ Superstar, где поют: «Распни его! Распни его!» Звукорежиссер крутил ручки, чтобы мой микрофон издавал всякие звуковые эффекты, а конферансье из-за кулис бурчал в свой собственный микрофон: «Вот занудство, вот занудство». После этого я два года не мог выступать в качестве эстрадного комика — не мог себя заставить.

В чем источник вдохновения? Я много беру из поведения животных. Когда я был начинающим актером, у меня жил кот с большими странностями. Иногда у него уши типа как отъезжали назад — это был знак, что он вот-вот дико набедокурит. Однажды, глядя на кота, я вдруг смекнул: ага, вот что мне надо делать! Пусть у публики возникнет чувство, что я сейчас начну карабкаться по занавескам, что я выкину что-нибудь безумное.

Я всю жизнь верю в чудеса. Не знаю уж, происходят ли они на самом деле или так только кажется благодаря вере. Но мне кажется, в том и есть сущность веры: если ты веришь, что можешь что-то сделать, вероятность успеха возрастает. Во втором классе у нас появилась новая учительница-ирландка. Она сказала: «Если я молюсь Пресвятой Деве Марии, прошу о чем угодно и она дает мне все, чего бы я ни попросила». Пришел я в тот день домой и помолился Деве Марии о велосипеде, велосипеде «Мустанг». Отец по бедности не мог мне купить велосипед, а у всех моих друзей были «Мустанги». И вот через две недели прихожу из школы домой, прохожу через гостиную в свою спальню, и тут входит брат и говорит: «Чего здесь сидишь? Видел, что у нас на кухне?» Это был мой «Мустанг». Я выиграл зеленый велосипед «Мустанг» в лотерею для покупателей, хотя даже в ней не участвовал, никуда не отсылал купоны!

У нас в школе была еще одна замечательная учительница. Я до сих пор не поблагодарил ее публично за все, что она для меня сделала. Ее звали Люси Дервэтис и она преподавала нам тексты «Битлз». Серьезно: «Тема сегодняшнего урока — Eleanor Rigby. Мы разбирали текст с начала до конца, обсуждали, что может значить каждое слово, доискивались до подтекста, до двойного смысла — это было ужасно здорово. А еще Люси Дервэтис добилась, чтобы я не хулиганил на уроках, а изливал свою энергию, устраивая в конце учебного дня шоу. Она мне сказала: «Если ты будешь вести себя прилично и не мешать другим ученикам, то в конце последнего урока, после того как сделаешь задание, я дам тебе пятнадцать минут — выступай!» Я справлялся с заданием и, вместо того чтобы отвлекать одноклассников, сочинял себе репертуар, обдумывал, как поядовитее протащить учителей и всякое такое. Между прочим, Люси Дервэтис тогда конфисковала у меня пару своих портретов моей работы. Шаржи, которые я на нее рисовал на задней парте. А спустя много лет, когда я стал знаменитым, вернула мне их по почте.

У меня не жизнь, а сон сумасшедшего. Порой вообще в настоящий бред переходит, серьезно. Недавно у меня в гостях был Джордж Мартин (продюсер Beatles). Я с ним три часа разговаривал. К такому привыкнуть невозможно. Он очень скромно держался. Подошел, пожал мне руку и говорит: «Для меня большая честь с вами познакомиться», а я ответил: «Ладно мне лапшу на уши вешать! Блин, неужели вы это серьезно?»

Оборотная сторона славы? Нельзя воровать в супермаркетах, даже если очень хочется.

Если я играю слишком много драматических ролей, то становлюсь ужасно серьезным. А если перебор с комедийными? Скучно становится. Начинаю думать, чем бы еще заняться. По мне, лучше слыть человеком-загадкой и браться за те роли, в которых меня никто не ожидает увидеть. Я хочу, чтобы мои фильмы были близки народу. Я человек, у меня тонкая кожа, и если в моих фильмах это чувствуется, я ими горжусь.

У многих из нас есть чокнутые родственники. А некоторые из нас в глазах своих родственников — сами чокнутые.

Оглядываться в прошлое очень интересно. Я хочу сказать, оглядываешься — а там полное безумие, просто чума. И, наверно, с тех пор ничего особенно не изменилось.

---

Источник

[Santana]

---

Я, конечно, псих. Но не просто псих.

Мой друг, Гарольд Коннор, однажды брал у меня интервью и написал: «Билл Мюррей — смешной парень». А в конце добавил: «Он клоун». Обычно люди не любят, когда их называют клоунами, но я почему-то не обиделся. Клоун — это было довольно мило. Но я, конечно, не имею в виду тех клоунов, которые в цирке. Те — настоящий кошмар.

Кое-что из детства. Помню, я скакал по обеденному столу с автоматом и изображал Джимми Кагни (известный американский артист). Далее, если углубляться в физиологические подробности, я упал и здорово шарахнулся башкой о ножку стола. Было больно. Но все за столом смеялись — братья, сестры, родители. А мне адски больно. Но я встал и, плача, сказал: «Благодарю за внимание». Игра стоила свеч. Я здорово всех развеселил, хотя мне, конечно, досталось.

Я романтичен. Я не слезлив, я не сентиментален. Но мне нравится быть романтичным. Это же лучшее, что может быть в мире.

Мне действительно нравится звук работающей камеры.

Я люблю воду. Я моюсь. И плаваю. Я люблю валяться на спине в озерах. Люблю нырять и слушать эту невероятную тишину. Люблю прыгать в океанских волнах. Не уверен, что хотел бы стать капитаном — я не переношу запах дизельного топлива.

Я не люблю ходить по проволоке. Мне не нравится болтаться под потолком на страховочном тросе. Мне не нравится, когда меня отбрасывает взрывом. Пускай это делают каскадеры!

Не каждый может быть Индианой Джонсом, и не каждый может быть охотником за привидениями.

Я люблю быть там, где никто не знает, кто я.

Есть ряд вещей, которые я не могу делать без музыки. Я не могу собираться без музыки. Я не могу убираться без музыки. Я не могу ехать поздно ночью в машине без музыки. Если я прыгаю в бассейн, то под музыку.

Я ношу часы с компасом. Мне нравится знать, куда я иду.

Сложнее заставить людей смеяться, чем плакать. Любой может разрыдаться, когда идут новости. Я даже иногда реву над рекламой «Бургер Кинг». Но я редко смеюсь над фильмом. Совсем немногие могут заставить вас смеяться. Практически любой может заставить вас плакать.

Когда в фильме по сценарию нужно курить дурь, они обычно дают дурацкую смесь из каких-то трав, от которой кашляешь как сумасшедший. В этом нет ничего приятного.

У каждого свое представление о том, что такое настоящая дурацкая комедия. Неважно, дурацкая она или просто глупая. Я вот люблю чокнутые комедии. Мне наплевать, насколько она умная и все такое. Если это смешно, значит смешно. Бывает, дети рассказывают вам свои шутки, а вам смешно — вот такие я люблю шутки.

Мне кажется, «День сурка» — один из лучших фильмов, когда-либо вышедших на экран.

Когда я слышу, как кто-то говорит «мои поклонники», — руки тянутся к дробовику.

Анонимность — великая штука. Высшее наслаждение. Это что-то, чего ты не можешь оценить до тех пор, пока не потеряешь. Помню, как-то раз меня осматривал доктор. Ему было плевать, кто я, чем зарабатываю на жизнь. Это был отличный парень из Юты, наверное, самый простодушный парень в мире. Я даже подумал: наверное, мы бы могли здорово подружиться. Он просто плевал на все и был очень веселый.

Комедию склонны недооценивать.

Если сценарий хороший, это видно с первой страницы. Если на первой странице нет ничего хорошего, и на десятой нет, то ничего хорошего уже не будет вообще. Пустая трата времени. Я, конечно, преувеличиваю, когда говорю кому-то, что это тяжелый труд — читать бестолковые сценарии. Конечно нет! Их просто тяжело поднимать со стола.

Очень неприятное зрелище — актеры и актрисы, которые действительно хотят заполучить «Оскар». Их часто можно увидеть на разных шоу. Выражение отчаяния на их лицах просто омерзительно.

В большой семье ебл..м не щелкают приходится учиться ладить со всеми. Для меня это было довольно сложно, особенно за ужином. Нас было девять детей, наш отец работал целый день и мы видели его только вечерами. В эти моменты мы особенно боролись друг с другом за его внимание. У отца было довольно изысканное чувство юмора. Проще говоря, его было трудно рассмешить. Для меня такие вечера были словно уроки «Как быть забавным». Если ты не был смешным, ты просто ел суп, уткнувшись в тарелку. Мы все из кожи вон лезли, чтобы его рассмешить. Если он смеялся над тобой, значит любил, так что мне просто необходимо было выглядеть смешным.

Я многое перенял от Хантера (автор «Страха и ненависти в Лас-Вегасе»; Мюррей сыграл Хантера Томпсона в фильме «Где скитается бизон»). В какой-то момент я даже стал избегать его. Иногда одергивал себя: «О боже, я же сейчас веду себя как Хантер».

Здорово жить на Восточном побережье, подальше от Голливуда. В Голливуде все так или иначе в шоу-бизнесе. Это постоянно присутствует в твоей жизни. Все варятся в одном котле, и все разговоры типа: мой свекор осветитель, моя золовка делает кино для такой-то студии, мой отец был в массовке в твоем фильме. И так везде, куда ни пойдешь. По мне, это как дурная офисная вечеринка под Рождество.

Наметилась странная тенденция: каждые 25 лет меня номинируют на «Оскар».

Я был на похоронах Элвиса. Я был двадцать седьмым из двадцати семи на резервном рейсе. Это был последний самолет из Нью-Йорка в Мемфис. Я был последним, кого взяли на борт. Мы прилетели в Мемфис, и я решил взять такси до Грейсленда. Очень странно говорить таксисту: «Грейсленд». Но там и тогда — это было нормально. Потом я познакомился с одним фотографом. Как раз прекратили пускать к дому. А все вокруг только и делали, что пытались пробраться внутрь и сфотографировать Элвиса в гробу. В тот день было объявлено вознаграждение в 50 000 долларов тому, кто сделает такую фотографию. Так что все вокруг кишело всевозможными папарацциобразными типами. Тот фотограф сказал мне: «Когда я только приехал, у меня было три камеры. Они отобрали одну, я достал другую. Они отобрали и ее, я достал третью. Ее они тоже отняли». Но фото Элвиса в гробу все равно появилось — то ли в Globe, то ли в Star. Его продал газетчикам кузен Элвиса. Он приехал задолго до того, как появились первые репортеры — ночью, когда была организована специальная служба для членов семьи. В общем, пока все молились, он делал фотографии. Семья отреклась от него после этого, он стал изгнанником. Но потом выяснилось, что еще пятеро членов семьи сделали фотографии той ночью. Просто у парня была лучшая композиция, и 50 тысяч получил он.

Я не хочу ни с кем делиться своими трудностями. Если кто-то хочет плохих новостей, они всегда могут купить Enquirer (американская желтая газета), или следить за историей Лизы Мари Пресли, или за тем, как идут дела у О. Джей Симпсона (американский футболист, обвинявшийся в убийстве своей бывшей жены и ее друга).

Предположим, мне вручат «Оскар». Я буду стоять на сцене перед миллиардом человек. Подавляющее большинство из них не знают, как зовут мою мать. Никто из них не знает имен моих агентов. Я не собираюсь никого благодарить со сцены. Я собираюсь просто валять дурака.

Лучшим другом, которого я завел в последнее время, была слониха. Мы познакомились на съемках фильма «Больше, чем жизнь». Ее звали Тал. Это были очень волнительные отношения, возможно, самые волнительные в моей жизни. Ведь слон — как ребенок, только не может говорить. Слон всегда знает, о чем ты сейчас думаешь и что ты сейчас чувствуешь. Когда съемки закончились и пришло время прощаться, мне было очень грустно. Я ревел так, что чуть глаза не выплакал. Потом я в последний раз окатил Тал водой из шланга, устроил ей душ. «Прости», — сказал я и разревелся. Я не плакал, когда расставался, например, с Энди Макдауэл. А, наверное, ее тоже стоило окатить из шланга.

Если бы далай-лама сегодня следил бы за моей игрой в гольф, он бы сказал: парень просто устал.

---

Источник

[Santana]

^{Писатель, 64 года, Портланд}

---

Я литературный эквивалент картофеля фри с биг-маком.

Корни всего, что я пишу, тянутся к одной истории. В старших классах я встречался с девчонкой. Потом мы расстались. «Мне нужно посмотреть на других людей», — сказала она. «Валяй», — сказал я. Какое-то время спустя я встретил ее вновь. Под глазом у нее был синяк. «Я не хочу говорить об этом», — сказала она. Потом мы сидели и пили кофе. Она молчала, а затем ее прорвало. Оказалось, что она встречалась с другим чуваком, и тот чувак как-то попросил ее сделать одну штуку, а она отказала ему. И он ударил ее. Помню, я сказал: «Наверное, ты чувствовала заранее, что что-то случится, и тебе было страшно?» «Нет, — сказала она, и я запомнил ее слова на всю жизнь. — Мы никогда не чувствуем той опасности, которая по-настоящему близка».

Однажды я пришел к психотерапевту. Она сказала: «Вы должны представить, что все ваши страхи — это такой шарик, который вы можете просто накрыть ладонью». Я сказал: «Девушка, милая, да я живу страхом. Для того чтобы накрыть мой страх не хватит даже чернобыльского саркофага».

Ненавижу мозгоправов. Если у тебя есть проблемы — жри лекарства и никому не плачься.

Я уважаю страх. Он организует людей. Например, если бы можно было представить себе возможность такого выбора, то я никогда не полетел бы на самолете, весь экипаж которого не боится летать.

Я всегда летаю бизнес-классом. В случае катастрофы я хочу быть к ней как можно ближе.

Когда-то давно все самолеты, на которых я летал, были оснащены мониторами, на которых транслировалось изображение с носовой камеры: вы могли видеть, как самолет отрывается от земли, взлет, посадку. А потом в Чикаго разбился самолет. Представляете, как это было? «Так, земля все ближе, ближе — боже, как быстро — еще ближе. Все, ребята, мы мертвецы».

Как-то раз я летел на самолете, и со мной рядом сидел какой-то придурок. Когда мы набрали высоту, он начал блеять: «Мистер Кинг, я давно мечтал задать вам ОЧЕНЬ НЕОБЫЧНЫЙ вопрос: откуда вы черпаете вдохновение?» Я сказал: «Мне никогда не задавали этот вопрос на высоте 12 тысяч метров, но все равно — идите в жопу». Потом я даже пожалел его: до самого конца полета он просидел белый, как простыня и даже не притронулся к еде.

Меня задолбал вопрос «Как вы пишете?». С некоторых пор я отвечаю на него однообразно: «По слову зараз».

Дорога в ад вымощена наречиями.

Вдохновение можно черпать отовсюду. В моей книге «Ночная смена» есть рассказ «Давилка» — про гладильную машину, которая несколько озлобилась на мир. Идея родилась у меня в тот год, когда я работал в прачечной. Вместе со мной работал парень, который потерял на этой работе руки — из предплечий у него торчали два металлических крюка. Знаете, есть некоторые вещи, которые работодатели забывают вам сказать, когда вы поступаете на новую работу. Этому парню забыли сообщить, что тому, кто работает на валиковой гладильной машине, не стоит носить галстук. Более всего меня потрясало, что когда после смены все шли мыть руки, он просил кого-нибудь открыть ему воду и спокойно мыл свои крюки под краном.

Господь бывает жесток настолько, что иногда оставляет тебя жить дальше.

Хорошие идеи — как йо-йо. Ты можешь оттолкнуть ее от себя, но она все равно останется на дальнем конце резинки. Она не умирает там, она лишь спит. А потом, когда ты забудешь о ней, она вернется и хлопнет тебя по голове.

Литература — это правда, обернутая в ложь.

Я не готовлюсь к написанию книг. Не просиживаю в библиотеках, не делаю выписок, ничего нигде не подчеркиваю. Я просто сажусь и пишу гребаные слова. Называйте меня колбасником. Да, я долбаный колбасный писатель. То, что я пишу, — это колбаса. Сел и съел. Я признаю это и не принимаю никаких претензий: ведь я никогда не выдаю свою колбасу за белужью икру.

Талант не статичен. Он либо взрослеет, либо умирает.

Принято думать, что я очень странный или даже страшный человек. Это не верно. У меня по-прежнему сердце маленького мальчика. Оно пылится в стеклянном графине на моем столе.

Многие удивляются, но в детстве я не любил выкапывать трупы животных или мучить насекомых.

Считается, что моим первым опубликованным произведением был «Стеклянный пол», который я напечатал в 1969 году. Скажу по секрету, это брехня. Вначале, в 1963-м, был рассказ под названием «Я был подростком, который похищал трупы». Но издатель изменил название на «В мире насилия». Там было про безумного ученого, который выращивал в подвале гигантских слизняков и заставлял своего сына выкапывать для этих ублюдков свежие трупы. Но все закончилось благополучно: слизняки съели ученого, а подросток убежал.

Можно быть счастливым в 8 и в 28, но если кто-то говорит вам, что он был счастлив в 16, значит, он либо лжец, либо идиот.

Лучше быть хорошим, чем плохим. Но иногда порядочность приобретается слишком высокой ценой.

Только ваши враги скажут вам правду. Друзья и возлюбленные будут лгать бесконечно, запутавшись в паутине принятых на себя обязательств.

Самые важные вещи сложнее всего выразить словами. Иногда это оборачивается тем, что мы стыдимся собственных чувств, потому что слова делают наши чувства ущербными.

Надежда — неплохая штука. А неплохие штуки не склонны умирать.

Писать о своей жизни — сложная задача. Это как секс: лучше пережить это, чем писать об этом.

Я пишу лишь о том, что меня пугает. Например, я никогда не писал про змей — мне плевать на них. Я люблю писать про крыс — эти серые ублюдки пугают меня куда сильнее.

Пугать людей книгами в наше время становится все сложнее. Они уже запуганы телевизором, так что я тут бессилен.

Американские президенты постоянно произносят вялые речи о неприятии школьного насилия. От этих жалких спектаклей меня обычно тянет зевать. Особенно если вспомнить, что эти люди отдали приказ разбомбить Югославию и залили кровью Ирак. Мне кажется, это можно сравнить лишь с лекцией о вреде наркотиков, которую ведет трясущийся тип, ноздри которого обсыпаны кокаином, а в руке зажата трубка для крэка.

Кокаин — это дар. Он всегда был моей кнопкой «вкл.» Я начал употреблять его в 1979-м и продолжал, наверное, восемь лет. Не слишком-то долго, чтобы по-настоящему подсесть, но уж точно дольше, чем Вторая мировая война.

Мне кажется, марихуану стоит не только полностью легализовать, но и сделать ее выращивание надомной работой для тысяч одиноких людей. Для моего родного штата Мен это было бы даром божьим. Там и так можно взять неплохую траву домашней высадки, но ведь она будет гораздо качественнее, если люди будут открыто выращивать ее в теплицах и пользоваться удобрениями.

Я начал напиваться с той самой минуты, когда закон разрешил мне делать это. Я всегда пил только для того, чтобы просто напиться. Никогда не понимал выпивки в компании. Это для меня как трахнуть сестру.

Кто-то говорит, что творческие люди больше страдают от пристрастия к алкоголизму, чем остальные. Они, мол, более ранимы и тонки. Но я так не думаю. Мы все выглядим одинаково, когда блюем себе на ботинки.

Для меня не существует такой вещи, как настроение или вдохновение. Я всегда нахожусь в настроении что-нибудь написать.

Ненавижу пустые страницы.

Я говорил это прежде, я говорю это сейчас. Когда ты вдруг обнаруживаешь что-то, к чему у тебя есть талант, ты будешь корпеть над этим до тех пор, пока твои пальцы не начнут кровоточить и пока твои глаза не вывалятся из глазниц.

Если у тебя нет времени на чтение, у тебя не будет и времени на то, чтобы писать.

Я редко иду на уступки. Когда компания ABC взялась за экранизацию моего «Противостояния», я сразу понял, что имею дело с упертыми уродами. Их цензоры знали только два словосочетания: " это нам подходит" и «ни в коем случае». Меня это мало беспокоило до тех пор, пока мы не добрались до сцены, где моя героиня произносит следующую фразу: «Раз тебе так важна работа — не выпускай ее из рук и засунь поглубже в жопу!» Как мне кажется, слово «жопа» небезызвестно и весьма употребимо на телевидении, но цензоры заявили мне, что это не пройдет никогда. Видимо, процесс помещения работы в жопу слишком будоражил их сознание. Поэтому в фильме вы услышите лишь: «...и засунь ее поглубже!» Но знайте: я всегда был за жопу.

Французский язык способен превратить грязь в любовь.

Господь имеет к нам определенную милость. В конце концов, за последние 63 года на планету упала лишь пара атомных бомб.

Каждая форма жизни бессознательно или подсознательно стремится к бессмертию.

Я никогда не приму участие в спиритическом сеансе. Даже если моя жена завтра умрет, и ко мне придет медиум и скажет, что жена только что вышла на связь и собирается мне сказать что-то очень важное.

Монстры и привидения существуют. Они всегда живут и борются внутри каждого из нас, а иногда побеждают.

«Ночь живых мертвецов» (фильм режиссера Джорджа Ромеро) — величайшее кино. Когда оно вышло на экраны, системы возрастных рейтингов для фильмов не было и в помине. Помню, когда я отправился посмотреть этот фильм, весь зал был полон детьми. Клянусь, я никогда не видел настолько тихих детей. Они даже боялись пошевелиться. Они выходили из зала со стеклянными глазами и открытыми ртами. Это был самый сильный аргумент в пользу классификации фильмов по возрасту, который я когда-либо видел.

Как-то раз, после того как я перенес тяжелую болезнь в госпитале и вернулся домой, я сел смотреть «Титаник». Никогда в жизни я так остро не чувствовал наносимый моему мозгу ущерб.

Кино не победит книги. Все эти ребята, типа Кингсли Эмиса постоянно твердят: книга мертва, общество сползает в трясину, культура уничтожена, кругом идиоты, имбецилы, телевидение, поп-музыка, разложение, дегенерация и все такое. И тут вдруг появляется чертов Гарри Поттер — гребаная хрень на 734 страницы, которая расходится пятимиллионным тиражом за двенадцать часов. Про себя я промолчу.

Большинство из того, что было написано и опубликовано с середины 1980-х по середину 1990-х — суть откровенное и высококонцентрированное говно.

Век книг не окончен. Хотя, возможно, окончен век некоторых книг.

Иногда меня спрашивают: «Стив, почему вы не напишете нормальный роман, такую серьезную штуку?» И под этой серьезной штукой большинство людей, как правило, имеют в виду какую-нибудь херню про старого профессора, у которого проблемы с потенцией и все такое. Почему я не напишу такую херню? Я не знаю. И без меня найдется множество людей, которые пишут примерно так же, как старики трахаются. Для отменного говна всегда будет отменный рынок.

Не пытайтесь наебать бесконечность.

---

Источник

[Santana]

^{Музыкант, актер, 74 года, Гальбьяте, Италия}

---

Обо мне чего только не писали. Например, что я редко выхожу из дома и неохотно пускаюсь в разговоры. Но это неправда. Дайте мне повод — и я такого наговорю.

Я бунтую против всех политиков, вне зависимости от того, каким знаменем они прикрываются. Ведь ни один из них не остановил разрушительную волну новостроек. Я бунтую против бедняков, которые соглашаются заживо хоронить себя в этих бетонных коробках. Я бунтую против тех, для кого идти в ногу со временем — это значит уничтожать на своем пути все, что было создано до них. Ведь это примерно то же самое, что устроиться жить на шестом этаже, когда пять нижних отданы под снос.

Я уже давно смирился с тем, что в будущем все будет только хуже, но почему-то продолжаю возмущаться и критиковать. Наверное, для очистки совести.

Наверное, единственный способ научить политиков снова быть честными и мудрыми — это приставить к каждому из них по философу или поэту.

Чтобы быть справедливым, нужно для начала быть добрым. А быть добрым — это значит понимать, что все люди ошибаются.

Некоторые люди считают меня реакционером, и, наверное, они правы. Я пел: «Настоящая любовь, навеки скрепленная на небесах, и ничто на земле ее не разрушит». Тогда все увидели в этом политическое высказывание: будто я выступаю против разводов. На самом деле в этой песне я признавался в любви своей жене. А разводы... Если люди в какой-то момент перестали между собой ладить, развод — это правильный выход. Но сперва нужно попытаться сделать все возможное, чтобы спасти любовь.

Семья — это либо постоянный саботаж, либо надежная опора. В последнем случае тебе очень повезло.

Я мало понимаю в эмбрионах, но одно знаю точно: любую искру жизни нужно беречь.

С высоты семидесятилетнего возраста все видится иначе. Сложно не замечать, что наша планета тяжело больна.

Когда я вижу себя на старых черно-белых видеозаписях, я думаю: «Черт, а ведь я был красивым. И как я этого раньше не замечал?»

На обложке одного из дисков художник изобразил меня в образе боксера. Кажется, он угадал правильно. Боксер — это тот, кто дерется. Он принимает и наносит удары, мечтает о победе, а иногда терпит поражения. И тогда, вернувшись домой с пластырем на брови, он спрашивает себя: а может, зря я мечтал?

Что бы ты ни придумал, всегда найдется тот, кто уже делал это до тебя. Так что главное — сделать это лучше.

Секрет моей оригинальности в том, что я много копирую. Когда я смотрел фильмы с Кларком Гейблом, то всегда пытался перенять его жесты.

Почему я окрестил себя «королем невежд»? Наверное, потому, что жизнь становится все сложнее, и люди начинают мыслить все более изощренно и тонко. В такой ситуации откровений нужно ждать от простых людей — от прохожего, который, возможно, даже и читать толком не умеет.

Мой вам совет: дорожите своим невежеством и делитесь им с теми, кто слишком поднаторел в вопросах экономики и культуры.

Недавно Монтедземоло (президент Ferrari) запустил новый высокоскоростной поезд. Я не против, но только надо это чем-то уравновесить. Пусть теперь Монтедземоло запустит другой поезд, скажем, под названием «Улитка», который специально будет ехать очень медленно — чтобы пассажиры могли любоваться видами из окна.

Я обошел тысячи церквей — от Миланского собора до церквушек Болоньи, Неаполя и Палермо — и нигде не смог уловить ни слова из проповеди. Не потому, что священники говорили непонятно, а потому, что они просто не могли отрегулировать звук в громкоговорителях, и на последних рядах их вообще не было слышно. Мне кажется, они рассуждают так: мы свое дело сделали, проповедь прочитали, а уж слышно ее было на последних рядах или нет — это не наша забота.

Больше всего меня раздражает, что проповедники всегда забывают сказать о самом главном: они почему-то никогда не говорят о рае. Почему? Возникает ощущение, будто человек живет на Земле только ради того, чтобы умереть. Но это неправда. Священники просто обязаны напоминать нам о рае, иначе многие будут думать, что жизнь — это только то, что есть здесь и сейчас. Хотя какая это, к черту, жизнь? Сплошные налоги, кризисы и военные конфликты.

Нужно, чтобы Италией руководил правильный человек. Если вы думаете, что я имею в виду себя, то ошибаетесь. Конечно, я подошел бы, но я слишком стар. Пусть это будет кто-то очень похожий на меня.

Я всегда ощущал себя богачом, который в любой момент может потерять все ради идеала.

Успех — вещь прекрасная и очень приятная. Но что это в сравнении с тем счастьем, которое испытываешь, когда играешь с друзьями партию в бочче (традиционная итальянская игра с мячом)?

Мне всегда нравилось быть «талантливым кретином» (одно из прозвищ Челентано). Потому что в этом словосочетании слово «кретин» обретает особое значение. Что-то вроде «талантливого безумца».

Меня приглашают в Сан-Ремо не просто как певца, а из-за целого набора качеств: я и пою, и танцую, и говорю складно, и часы смогу починить, и текущий кран, если надо, подкручу.

Собрать стадион сегодня — дело нехитрое. Раньше такое мало кому удавалось — мне, и больше, пожалуй, никому. А теперь людям будто деньги девать некуда — все ходят на концерты. Вот я и решил: возьму и соберу пустой зал. Объявлю сейчас, что там-то и там-то в 9:15 будет мой концерт. Я явлюсь туда в назначенное время, но никто не придет, потому что мне сейчас на слово никто не поверит, а никаких анонсов я больше давать не буду. Просто приду — и соберу пустой зал. И это будет сенсация.

Не надо стараться все понять. Так интереснее.

---

Источник

[Santana]

^{Чемпион, 70 лет, Мичиган}

---

Бог не взвалит человеку на плечи бремя, которое этот человек не в силах снести.

Мой самый тяжелый бой — с болезнью Паркинсона. Нет, это не больно. Это трудно объяснить. Меня точно испытывают: буду ли я молиться дальше, сохраню ли я веру? Бог подвергает испытаниям всех великих людей.

Солнце всегда где-нибудь да светит.

После Олимпийских игр я вернулся обратно в Луисвилл со своей блестящей золотой медалью. Зашел в закусочную «только для белых». Думал, поставлю их на место. Я сел за столик и хотел чего-нибудь заказать. Олимпийский чемпион, золотая медаль! А мне говорят: «Нигерам не подаем». Я говорю: «Все в порядке, я не нищий». Но меня все равно выгнали на улицу. Тогда я пошел на берег, на реку Огайо, и выбросил свою золотую медаль в воду.

Когда ты прав, никто этого не запоминает. А как ошибешься — никто этого не забудет.

Молчание — золото, если не можешь придумать хороший ответ.

Жизни у нас немного, / И вся она скоро пройдет, / Но сделайте что-то для Бога, / И оно никогда не умрет.

Добро? Моя мать.

Когда у человека умирает мать, ему по-настоящему больно. Но со временем он и к этому привыкает. Такова жизнь!

Мое определение зла: враждебность.

Самый лучший способ сделать свои сны явью — проснуться.

Комедия — это способ быть серьезным, притворяясь смешным. Шутить — это мой способ говорить правду. На свете нет шутки смешнее правды.

И чемпиону мира среди тяжеловесов может быть довольно одной женщины.

Старье на свалку — не жалко.

Чем больше мы помогаем другим, тем больше помогаем себе.

Когда Джордж (Форман) вернул себе титул, это здорово задело меня за живое. Тоже захотелось вернуться. Но потом наступило утро — пора было выходить на пробежку. Я лег обратно в постель и сказал: «Ладно, все равно я самый великий».

С кем бы я хотел встретиться? С пророком Мухаммедом.

Если мечтаешь кем-то стать, им и становишься.

Радуйся своим детям, даже когда они ведут себя не так, как тебе бы хотелось.

Когда зажигал факел в Атланте, я не волновался. Вот когда выступал перед правительством — тогда волновался.

Мудрость в том, чтобы знать, когда ты не можешь быть мудрым.

Чего я не понимаю, так это войны.

Все время переживать из-за прошлых ошибок — самая грубая ошибка.

Я бы хотел дожить до ста лет.

Могу только пожелать, чтобы люди любили всех так, как любят меня. Тогда мир стал бы лучше.

---

Источник

[Santana]

^{Боксер, 49 лет}

---

Жизнь — это терпение. Терпи, работай, и получишь шанс.

Мне все равно, что обо мне говорят. Они имеют право верить во что угодно. А я имею право тяжело работать и не отвлекаться на глупости.

Лет до восемнадцати я ужасно боялся боли. Люди думают, я был смелым всю свою жизнь. Ничего подобного, я был маменькиным сынком.

Я был девятым ребенком в семье. Они все были здоровее меня, и мне пришлось научиться драться.

Я начал боксировать в восемь лет. В первом же бою я стал чемпионом кружка. Я дрался с парнем по имени Премиум Рэйчер. Я ударил его один раз — это был кросс справа, он начал плакать, и бой остановили.

Один чувак сказал мне: «Ты можешь стать чемпионом мира в тяжелом весе». Я ответил, что мне только восемь лет. «Ну тебе же не всегда будет восемь», — сказал он. Я поверил, потому что на следующей неделе мне исполнялось девять. Тогда я решил стать чемпионом по боксу.

Я первый раз увидел своего отца, когда мне было 21. Я уже был миллионером и совершенно в нем не нуждался.

Когда Тайсон откусил мне кусок уха, я очень удивился, я такого никогда не видел. На ринге тебе могут двинуть головой или локтем. Но кусаться среди боксеров не принято. Я был изумлен и шокирован.

Я простил его в тот же день. Это было правильное решение, но оно очень тяжело мне далось.

Моя мама порола меня трижды в день. Тогда я думал о ней плохо, но повзрослев, понял, что если бы не она, я закончил бы в тюрьме, как Тайсон, или на кладбище.

Я сочувствую Тайсону. Он хочет, чтобы его воспринимали нормальным человеком, но наделал много такого, о чем люди не забудут. У Майка не было такой матери, как у меня. Он много читает, он явно не дурак, но слишком импульсивен. Человек, которого кидает из крайности в крайность, выглядит клоуном.

Я все еще люблю Майка. Это бесы, вселившиеся в него, заставляют его делать глупости.

Когда я был пацаном, я думал, что мужчина должен быть жестким, не сдаваться, не плакать и терпеть боль. Став мужчиной, я вижу, что нельзя быть достаточно крутым.

Когда тренируешься годами, тебе не о чем сожалеть, даже если ты не сумел стать чемпионом. Ты все равно стал лучше.

После победы над Бастером Дугласом (25 октября 1990 года Холифилд выиграл первый чемпионский титул нокаутом в третьем раунде) до меня дошло, что всю жизнь мне говорили неправду. «У тебя не получится. Ты слишком маленький». В тот момент мне стало легче дышать.

Что толку стать чемпионом в тяжелом весе и потерять собственную душу?

Бог не может помочь вам ничего не делать. Вы должны чем-нибудь заняться. Как только вы останавливаетесь, он присаживается и гадает, когда же вы возьметесь за дело, и он сможет вам снова помогать.

В моем возрасте, после стольких лет в боксе, выбираешь противников послабее. С моей стороны было самонадеянным думать, что я побью Криса Берда или Ларри Дональда даже с травмированным плечом. Они спустили меня с небес на землю.

Мой бизнес — это мое тело.

В боксе нет автозаправочных станций. Бензин заканчивается — и все.

В какой-то момент начинаешь понимать, что все дело не в цвете кожи.

В детстве мне не нужно было думать о своей речи, все меня понимали и так. Потом кто-то сказал: «Я видел тебя по телеку. Ты неправильно спрягаешь глаголы». Мне пришлось брать уроки.

Вам кажется, чем больше у тебя денег, тем меньше правил. Это не так.

У каждого хорошего человека за спиной стоит мама.

Ошибку можно сразу исправить. С привычками приходится бороться.

Никому не позволяйте ставить за вас свою подпись.

Как выиграть в драке? Постарайтесь просто уйти, потому что никогда не знаешь, чем она закончится.

Когда я жил в Китае, я ел в Макдональдсе трижды в день. Я не прибавил ни фунта.

Когда мне будет трудно говорить, я забуду, где я живу и кто я, станет ясно, что пришло время повесить перчатки на гвоздь.

Еще несколько боев, мамочка, и я пойду в кроватку.

---

Источник