Журналисты часто говорят, что я слишком холоден и со мной невозможно сделать интервью. Все объясняется очень просто: кто-то когда-то написал это, следующий написал о том, что написал первый, а третий и четвертый написали о том, что прочитали у первых двух.
Моя прабабушка была индианка, сбежавшая из резервации. Можно сказать, что она была из команчей, но только ничего от команчей в ней не осталось. Ни языка, ни духовности, ничего. Ее просто искалечили. Геноцид сделал свое дело.
Однажды я все лето работал мусорщиком в Мидленде. А так как я лучше всех говорил по-испански, меня определили в бригаду к мексиканцам. Однажды у меня рука попала под гидравлический пресс, которым трамбовали мусор. Мне все предплечье до кости пропороло. Еще чуть-чуть, и я был бы сейчас одноруким. Я заорал Лупе, чтобы он заглушил машину, и руку мне спасли. Потом мы приехали в больницу. Ввалились туда — грязные, окровавленные мусорщики, что-то кричащие по-испански. А две девушки на регистрации, подпиливая ногти, вежливо предложили нам пойти в другую больницу и обратиться к доктору Гуттиересу. С тех пор я считаю себя мексиканцем.
На моих пятидесяти акрах во Флориде раньше были болота, а теперь растут ананасы, манго, папайя и разные сорта бананов. Знаете, есть такие маленькие красные бананы, которые выращивали индейцы — вот они самые вкусные.
У меня два ранчо в родном Техасе. Одно — в 164 милях от Сан-Антонио, место называется Сан-Саба, и еще одно ранчо в 364 милях к западу. В Лос-Анджелес и Нью-Йорк я езжу только по делам. А так я занимаюсь сельским хозяйством, в поло играю. Не скажу, конечно, что поло — это страсть всей моей жизни, но мы тут довольно серьезно к этой игре относимся. Однажды я немножко покалечился во время матча, так все газеты тут же написали, что меня парализовало. Просто чтобы тиражи поднять: «У Томми Ли Джонса отнялись ноги!» А я даже не мог маме позвонить, чтобы сказать, что это вранье.
Если бы я был евреем, Сан-Антонио был бы моим Тель-Авивом. Это единственный город, в котором я могу жить. Прекрасный старый город, в котором уживаются два языка и две культуры.
Мексиканцы относятся к смерти совсем не так, как англичане и американцы. У мексиканцев даже есть праздник, который называется День мертвых. Они смело смотрят смерти в лицо и принимают ее. И они относятся к смерти с юмором. У меня сценарист — мексиканец. Его зовут Гильермо Арриага. А когда у тебя сценарист мексиканец, рано или поздно в фильме появится мертвый парень.
Обожаю своих продюсеров. С Люком Бессоном мы встретились на Багамах. Я ему говорю: «Люк, вот сценарий». А он мне: «Отлично, а вот деньги. Увидимся на премьере». И мы пошли нырять.
Иствуд — это такой чувак, который не слишком любит что-то делать раньше 11 часов утра. Но потом, когда ты смотришь на часы, которые показывают 16.00, ты думаешь: «Черт, мы только что сделали работу на два дня вперед».
Кино ужасно мешает мне играть в поло. А поло — это лучшее из того, чем человек и лошадь могут заняться вместе.
Деньги меня мало волнуют. Если бы я хотел быть богатым, я бы все время работал. А мне на деньги по большому счету наплевать, и я не так уж много снимаюсь. Для жизни мне многого не надо. Главное, чтобы хватало на еду, на сено, ну и резину на грузовике периодически поменять. За каким хреном мне сниматься в очередном «Аэропорте-81»?
Моя дочка Виктория очень хорошая актриса. Но я все равно ее уволил. Когда она снималась у меня в «Трех могилах», ей надо было вставать в пять утра. И как-то она проспала. Я ей говорю: «Детка, пора на работу». Она даже не шелохнулась, и тогда я ее уволил. Правда, съемочная группа тайком от меня ее разбудила, и Виктория оказалась на площадке вовремя, даже раньше меня. Пришлось нанять ее обратно.
Чтобы пойти в актеры, нужно быть абсолютно уверенным в собственной непригодности к любому другому делу.
Харрисон Форд слишком стар, чтобы быть моим другом.
Я не одеваю собак в балетные пачки и не целую их в губы. У меня на ранчо много животных, но я не наделяю их человеческими качествами. Я уважаю животных.
Не люблю собак, которые ничего не умеют. Моя собака сторожит стада. Она много работает, а не просто так получает кости. Мушу — собака, с которой я снимался в фильме «Люди в черном II», — тоже многое умеет, поэтому мы с ней неплохо сработались. Когда снимаешься с ней в одной сцене, она добегает до отметки на полу, садится и ждет твоих указаний. Сначала я, конечно, не доверял ей, потому что она собака и все такое, но потом я увидел, что она кое-что может, и стал по-другому к ней относиться. Я люблю собак, которые что-то делают. Не люблю собак, которые ничего не делают. Люблю хороших. Не люблю плохих. Понятно?
Я хороший хозяин. У меня большой опыт во всем, что касается сельского хозяйства. Я много читаю специальной литературы. И еще я подписываю чеки. Это тоже талант, которым должен обладать каждый хороший хозяин.
У меня нет ответа на вопрос, есть ли жизнь на других планетах. Но я был бы очень счастлив, если бы на Марсе обнаружили одноклеточные организмы.
Появление телевидения так же сильно изменило общество, как изобретение колючей проволоки или двигателя внутреннего сгорания. Телевидение, как слон. Делай с ним, что хочешь, но не замечать его не получится.
Люди, которым кажется, что американский зритель тупой, сильно заблуждаются. Американцы не тупые. Да, мы мало читаем и слишком много смотрим телевизор. Но эти люди не идиоты.
Современное информационное поле — это монстр с гигантскими щупальцами. И я не уверен, что мы можем контролировать его так, чтобы он приносил человечеству пользу. Эти щупальца повсюду: они оплели правительство, политику, культуру, наши жизни. Вспомните, как люди проводили вечера пятьдесят лет назад, до изобретения телевидения, и как они проводят их сейчас. Да люди скоро говорить друг с другом разучатся.
Я очень надеюсь, что мы сможем найти способ не уничтожать Землю.
У меня много оружия. И я не хочу, чтобы кто-то, кроме меня самого, решал, нужна мне пушка или нет. Правда, не сказал бы, что желаю такой же свободы жителям Нью-Йорка.
Птицы летят на юг, повинуясь инстинкту. Не думаю, что люди снимают фильмы или снимаются в них так же инстинктивно, как птицы.
Мне нравятся все хорошие фильмы. Я не думаю о кино категориями жанров. Так было раньше, и я всегда относился к этому крайне скептически. Что такое вестерн? Кино с лошадьми, жилетками и револьверами? Мне плевать, что это за жанр, главное, чтобы кино было хорошим.
Я никогда не держу в голове отвергнутые идеи. Это как копаться в мусорном ведре где-нибудь в третьесортном офисе. Я не запоминаю идеи, которые были убиты. Я запоминаю только те, которым позволили жить.
Режиссер должен следовать трем правилам. Никогда не повышать голос. Не снимать больше трех дублей. И носить удобную обувь. О ногах надо заботиться.
Объяснить, о чем твой фильм, все равно, что признать себя побежденным.
Ностальгия, как и любое проявление сентиментальности, очень опасна.
Когда была высадка на Луну, я учился в подготовительной школе и как раз делал уроки. Или это был колледж? Черт! В таком случае я, наверное, тоже торчал за домашней работой. Когда становишься взрослее, начинаешь забывать такие штуки.
Мои отец и мать всегда ходили в дешевые бары с одной-единственной целью — напиться, как это делают все в Техасе. Я ждал их снаружи. Один в машине. Я помню эту музыку и пение, которые доносились до меня даже сквозь стены. Я помню, как я лежал в машине и ждал, ждал, ждал, абсолютно один.
Один мудрый старый актер однажды сказал: смерть — это легко, комедия — это сложно.
Люди не понимают моих шуток. Может оттого, что я такой странный. Может оттого, что я необщительный. Может оттого, что я просто нехороший человек. Может оттого, что я редкостное дерьмо. Я, вообще-то, даже не знаю — почему.
Спрашивать про то, как мне жилось в одной комнате с Албертом Гором в Гарварде, это уже совсем банальность какая-то.
Источник
Ответить с цитированием