"Правила жизни" известных людей

[Santana]

^{Режиссер, 66 лет, Лос-Анджелес}

---

Я люблю всех, чьи мысли идут дальше ведерка с попкорном.

Раз в месяц небо падает мне на голову. В эту минуту я очень ясно вижу перед собой фильм, который буду снимать. Но перед тем, как приступить к съемкам, я обязательно сажусь и смотрю 4 фильма: «Семь самураев», «Лоуренс Аравийский», «Эта прекрасная жизнь» и «В поисках» (вестерн Джона Форда). И никак иначе.

Представьте: 100 человек бегают вокруг, делают свою работу, пытаются потрясти своих партнеров, роняют вещи, делают ошибки, плачут над ними, теряют над собой контроль, запираются в гримерках, плюются кофе и сорят деньгами — а вы просто сидите, смеетесь и говорите себе, что кинобизнес — это великолепный, дурманящий карнавал. Потому что если вы принимаете его слишком близко к сердцу, он вас убьет.

Телевидение научиломеня лишь одному: нет ничего более отвратительного, чем крупный план — от подбородка до лба.

Сейчас люди уже не хотят просто смотреть новости, они хотят быть там, в новостях. Сегодня любой из нас может сотворить крупную новостную бомбу, совершив мелкий, никчемный невротический поступок.

Некоторые люди очень наивны. Я вспоминаю женщин из Джорджии, у которых были контакты первой степени. Они рассказывали, что видели сияющий объект, пронесшийся прямо над их головами. На передней части объекта горели три яркие буквы: Н, Л, О.

Когда мне было десять лет, родители запрещали мне смотреть телевизор. Они завешивали экран тряпкой и пристраивали сверху цветы и всевозможные штуки — в специальном порядке. Иногда отец даже оставлял где-нибудь волосок в особом положении, чтобы можно было точно понять, снимал ли я пыльную тряпку со старого 9-дюймового экрана. Но я всегда находил этот волосок и до прихода родителей успевал положить его на место.

Я бы очень хотел — но пока этого не сделал — снять настоящее кино о любви. А еще я бы хотел снять такой старомодный мюзикл: поют-говорят, говорят-поют. И танцуют.

У меня никогда не было блондинки. У всех моих женщин были темные волосы.

Когда я снимал первые короткометражки, мне помогали такие же хлюпики, как я. Мы ходили в одну школу, и нам просто нечего было делать по субботам. Тем моим одноклассникам, кто к тому времени уже встречался с девчонками, — им на мои фильмы было наплевать. В 12 лет им казалось, что кино — это детская возня. Так что мне помогали те, кто, так сказать, поздно попробовал жизнь на вкус. Зато такие люди потом создают счастливые семьи — в отличие от тех, у кого не было времени на мои фильмы. Мне потом много рассказывали про них, про этих крутых парней — все они живут в разводе и стали либо нищими, либо полицейскими.

Снимая сиквелы, вы превращаете искусство в науку.

Я не пью кофе. Я не употребляю спиртного, я не курю, обхожусь без наркотиков. Единственное, что я делаю, — это обкусываю ногти. Вот и все.

Снимать фильмы противно человеческой природе. Если бы господь бог действительно хотел, чтобы человек снимал фильмы, Томас Эдисон родился бы тысячу лет назад.

---

Источник

[Santana]

^{Актер, 42 года, Нью-Йорк}

---

Как только я заканчиваю работать, я сразу иду домой.

Тот, кто захочет запечатлеть на камеру мою ежедневную жизнь, умрет от скуки. Вот Мэтт дома, учит роль. Вот Мэтт вышел из дома, изучает книги в местной библиотеке. Вот Мэтт возвращается домой и ложится спать. Мэтт спит.

У меня есть одна договоренность с папарацци: я не делаю ничего интересного, а они перестают меня преследовать.

Если вдруг у меня выдастся свободная неделя, клянусь честью, я просто сяду и буду сидеть на диване. Я слишком давно этого не делал.

Хорошая роль достается тебе раз в девять лет, я это точно знаю.

Когда мне исполнилось сорок, кто-то сказал: поздравляю, приготовься к двум самым лучшим десятилетиям твоей жизни.

Кино несправедливо. Между 35 и 55 мужчины получают свои лучшие роли, а женщины в этом возрасте просто медленно исчезают с экрана.

Сегодня ты можешь стать знаменитым за 10 минут. Новые звезды появляются каждый день — так быстро, что я даже не успеваю их запомнить. Но я всегда считал, что настоящий успех — это тот, к которому нужно идти очень долго.

Если мы хотим давать «Оскары» по-настоящему хорошим фильмам, мы должны ввести десятилетние перерывы между церемониями.

Я отказался от многих фильмов, которые потом получали «Оскаров», но я не жалею об этом. Есть также огромное количество автомобильных дорог, по которым я не поехал, предпочтя другой путь.

Когда Вернер Херцог набирал актеров для «Спасительного рассвета» (фильм о побеге американских летчиков из вьетнамского плена во время войны), мы встречались и обсуждали мое участие в фильме. В итоге роль получил Кристиан Бэйл, а буквально на следующий день меня пригласили к себе братья Фаррелли. Я не решился сразу принять их предложение и пошел к матери. Она сказала: «Иногда можно позволить себе повалять дурака». Так я получил роль в фильме «Застрял в тебе», на съемках которого я встретил свою жену. Но только сейчас, когда родился наш четвертый ребенок, я понял, что отказать Херцогу было неплохим решением.

Хорошее дело очень легко просрать, если думаешь о нем слишком много.

Стать отцом — это самый большой мужской страх. И самое важное дело, когда ты им уже стал.

Давно я не был в зоопарке, а тут вдруг решил заглянуть и сразу пошел в павильон с пингвинами. Знаете, как там пахнет? Именно так, как ты и ожидаешь от 65 огромных птиц.

Не надо сравнивать Супермена с Микки-Маусом.

Бонд — это система, корни которой уходят к ценностям, сформированным правящими элитами еще в шестидесятые годы. Он империалист и женоненавистник, смеющийся над трупами своих врагов. Борн — это полная противоположность. Он ненавидит государство, он параноик, он вечно в бегах, он любит единственную женщину и он презирает себя за то, что иногда ему приходится убивать.

Всё, с меня хватит Борна. Разве что мюзикл — на это я согласен. Ну или порно. Борну необходимо какое-то жанровое разнообразие.

Я всегда хотел сыграть героя, который проигрывает одну битву за другой.

Если бы я был режиссером, первое, что я снял бы — порно с настоящими человеческими характерами.

На сценариях, которые я получаю, как правило, уже есть отпечатки пальцев Брэда Питта и Леонардо Ди Каприо.

Когда мы встречаемся с Беном Аффлеком, мы просто садимся за стол и пытаемся друг друга рассмешить.

Все режиссеры, с кем я работал, всегда и из всех фильмов вырезали сцены, где я танцую. Представляю, что будет, если этот архив попадет кому-то в руки.

Ненавижу сниматься с накладным носом.

Каждый день на съемках «Братьев Гримм» мне приходилось надевать парик, и именно тогда впервые в жизни я побрился наголо. Более освобождающей процедуры я даже придумать не могу — хотя бы потому, что не надо сушить голову после душа.

На съемках фильма нет для меня ничего лучше, чем сидеть в углу и есть пончик.

Я люблю трилогии. Если ты снял хорошую трилогию, никогда не пытайся снять четвертый фильм.

Режиссерские обещания ничего не стоят. Они либо выбиваются из сроков, либо выбиваются из бюджета. Есть лишь два человека, кто не делает ни того, ни другого — Стивен Содерберг и Клинт Иствуд. Однажды я разговаривал с Иствудом и сказал ему: «Если вы хоть когда-нибудь будете сниматься в кино у других режиссеров, снимайтесь у Содерберга. Это единственный человек, который работает так же, как вы».

Я, конечно, не гадкий утенок, но Редфорду и в подметки не гожусь.

Не знаю, почему люди любят меня, и не уверен, что хочу знать.

Если у меня наконец получится отрастить достойные усы — сразу пойду сниматься в порно.

Даже представить не могу, что курили те чуваки, которые назвали меня самым сексуальным мужчиной на планете (в 2007 году американский журнал People присудил Деймону такой титул). Никто и никогда не говорил мне, что сходит по мне с ума.

Лучше быть хорошей выдумкой, чем настоящим никем.

Чтобы быть хорошим человеком, не нужно прикладывать слишком много усилий.

Большинству людей здесь, в Америке, наплевать, что где-то идут войны и погибают люди. Вполне обычной реакцией будет что-то вроде: «Я сам сожрал в этой жизни кучу дерьма, у меня нет работы, наша экономика катится в пропасть, и мир жесток ко мне не меньше».

За последнее время я здорово изменил свое отношение к Обаме. В своих обращениях к конгрессу, рассуждая о простых американцах, он еще ни разу не сказал слова «нищета», а это то состояние, в котором в Америке пребывают миллионы.

Многие политики избрали сегодня новую тактику: не так уж и важно, что я говорю, — важного говорить много и на разные темы.

Не бывает более заметной лжи, чем лживая улыбка.

Меня настораживают люди, которые говорят что-нибудь вроде: «По тому, как ты шнуруешь ботинки, я могу сказать, что ты за человек».

Люди сегодня стали слишком много думать о безопасности.

Лос-Анджелес 2159 года будет похож на современный Мехико — только там еще будут приземляться космические корабли.

Господи, спасибо тебе за те мои молитвы, которые ты не услышал.

Я давно не надевал смокинг.

---

Источник

[Santana]

Ненормативная лексика!


^{Актер, 51 год, Лос-Анджелес}

---

Надо признать, что я не Брэд Питт.

Не понимаю, кому какое дело до того, что болтают актеры.

Журналисты, конечно, страшные мудаки. Даже если они и бегают где-то под пулями, то в первую очередь они думают не о том, чтобы рассказать миру что-то важное, а о своей персональной славе.

Перед тем как я решил стать актером, я решил стать знаменитым.

До сих пор не могу простить тех уродов, которые выпиздили меня из художественной школы.

Вообще-то я из хорошей семьи, но когда пришло время выбирать школу, я провалил экзамены во все приличные заведения и отправился учиться в Брикстон (неблагополучный район Лондона, известный массовыми волнениями и погромами). Там я и узнал, какими бывают хулиганы. Я рос среди людей, которые даже сейчас кажутся мне жуткими до усрачки.

Моя мать была художником, отец — журналистом. Они часто брали меня на всякие выставки. Хотели, так сказать, привить мне интерес. Но по мне, галерея «Тейт» — это же гребаный «Маркс и Спенсер» (английская марка одежды).

Я стараюсь держаться тех, кто всегда прав.

За несколько лет до «Криминального чтива» я работал с Сэмюэлом Джексоном в одном малобюджетном фильме, а там, на съемках «Чтива», он сидел передо мной в гримерке и говорил: «Дайте мне наконец этот гребаный чек. Я хочу увидеть его прямо сейчас. Я слишком долго был нищим черным актером».

Расклад такой: одному Богу известно, кого я ненавижу больше: Тэтчер, Мейджора или Блэра (премьер-министры Великобритании в 1979-1990, 1990-1997 и 1997-2007 годах).

В США я переехал из-за политики Тэтчер. А еще я ненавижу английскую сырость.

Чертовы американцы — вечно их удивляет, что на самом деле я англичанин.

Ненавижу французских официантов. Они постоянно притворяются, что не говорят по-английски.

На родине меня часто сравнивают с Робертом Карлайлом (известный британский актер). Что ж, у нас действительно много общего. Мы оба англичане и оба чертовски уродливы.

Я издалека узнаю лондонца, где бы его ни встретил, — по серому лицу.

Никогда не верю тем, у кого слишком белые зубы.

Америка меняет тебя очень сильно. Сейчас, возвращаясь на родину, я чувствую себя туристом.

Я устал голосовать по принципу «за меньшего мудака».

Администрация Буша-младшего с самого начала была настоящей сатанинской сектой, но нельзя не отметить, как ловко они наебали всех нас, особенно бедных и темнокожих. Они практически вспороли планете брюхо, и на то, чтобы все после них пришло в норму, понадобятся столетия.

Если присмотреться к тому, что делает с нами государство, то каждый из нас — просто отшлепанный ребенок.

У Багза Банни есть чему поучиться.

Я смотрел все, что делали Кэри Грант, Кубрик и Бергман.

Фильмы, в которых ты снимаешься, никогда не будут принадлежать тебе — они принадлежат режиссерам. Тебе даже могут дать «Оскар», но ты должен помнить, что это не твой трофей.

Мне кажется, фильмы нужно снимать в строгом секрете от всех — и хранить этот секрет до премьеры. Преждевременная шумиха вокруг хорошего фильма способна лишь навредить ему.

Я явно не блистал в «Планете обезьян», да и сам фильм не из лучших. Хелена Бонэм Картер (возлюбленная режиссера фильма Тима Бартона) сказала мне: «Не переживай. Может, ты и смотришься на экране не очень, но все самое ужасное делает твой дублер».

Мне не нравятся сцены с поцелуями. Это территория Колина Ферта.

Помню, как однажды пришел домой из школы, включил телик, а там были Джонни Роттен из Sex Pistols и Сьюзи Сью (солистка панк-группы The Banshees). Они так страшно матерились, что тот журналист, который провоцировал их в ходе интервью, потерял потом работу. Это было прекрасное время. Все вокруг тебя говорило: «Уродство — это красота, а то, чему тебя учили, — чушь».

Я мало что могу сказать про девяностые. Помню, что это была довольно скучная эпоха.

Я нигде не провел столько же времени, сколько провел в пабе.

Куда бы я ни ехал, я стараюсь брать с собой семью. Чем больше у тебя детей, тем сложнее это сделать, но все же я уверен: быть бездетным холостяком довольно херово.

Чем старше становятся твои дети, тем больше они нужны тебе и тем меньше нужен им ты.

Чаще слушайте детей. О том, кто такой Тупак Шакур, мне когда-то рассказал мой сын.

Тупак был потрясающе талантлив (Тим Рот сыграл с Тупаком Шакуром в фильме «В тупике»). Я называл его «Бабки Привалили», потому что он ездил на «бентли», и каждый день там сидели новые девки. А он называл меня «Дармовая Хуйня», потому что разные компании мне вечно все присылали бесплатно.

Я страшно нервничаю между фильмами, потому что мне сразу начинает казаться, что я уже никогда не получу роль. Это обычная английская штука — страх безработицы.

Легкая и веселая комедия, боюсь, мне не по зубам.

Смешно, но больше всего я хочу сыграть Яго из «Отелло».

Когда-то я написал несколько рассказов, но потом мне стало стыдно, и я их просто сжег. А вот писать что-то ручкой — даже заполнять анкету — это подлинное удовольствие.

Моя главная проблема заключается в том, что, когда все уже закончено, я продолжаю этим жить.

Вы даже не представляете, как долго я могу обходиться без зеркала.

Умоляю вас: легализуйте наконец дуэли!

Когда я еду на велосипеде, я думаю только об одном: как бы в собачье дерьмо не влезть.

Я человек довольно невзрачный. Ваш фотограф не сделает меня еще невзрачнее?

---

Источник

[Santana]

^{Актриса, 41 год, Сан-Франциско}

---

Мне нравится, когда меня называют хипстером. А что это, кстати, такое?

Я прочитала много биографий знаменитостей и поняла, что если в жизни этих людей все было так запутанно и непросто, я должна поступить со своей жизнью точно так же.

В старших классах я любила одеться как какая-нибудь подружка Бонда — я была настоящей малолетней Пусси Галор (персонаж фильма «Голдфингер»).

Не думаю, что могу повлиять хоть на кого-то, кроме себя самой.

В рабочих материалах к первым фильмам моих персонажей описывали двумя словами — невзрачная и придурковатая.

Когда мне исполнилось восемнадцать, я поспорила с Шоном Пенном. Он сказал: «Ставлю 500 долларов, что, когда тебе стукнет тридцать, тебя будет тошнить от карьеры актрисы». Я все никак не соберусь потребовать у него эти деньги.

Моя жизнь никогда не была такой интересной, как о ней пишут.

Я ненавижу журналистов. Есть лишь две вещи, которые они способны о тебе написать: откровенную ложь и что-то, что ты пытаешься сохранить ото всех в секрете.

Плохо быть звездой кино. Твои проблемы кажутся людям такими несущественными по сравнению с их собственными.

Сейчас я счастлива, как никогда. Но я не хочу превращаться в Глорию Свенсон (актриса немого кино, прекратившая сниматься с приходом звука), которая сидит в особняке, пересматривает свои фильмы и курит через жеманный мундштук.

Самая страшная ошибка индустрии — начать выплачивать актерам по 20 миллионов за фильм. Тут-то все и закончилось.

Больше всего на свете я боюсь скопидомства.

Не могу вспомнить, чтобы мне когда-нибудь хотелось быть актрисой. Но я точно помню, что очень хотела стать писателем.

Я люблю «Над пропастью во ржи» за то, что эта книга способна прикончить твое чувство уникальности. Пока ты не взял ее в руки, ты думаешь, что ты единственный человек на свете, который переживает все именно так.

Когда мне было девятнадцать, мой парень подарил мне на Рождество открытку, которую в 1950-х кому-то отправил Сэлинджер. Там не было ничего, кроме «Счастливого Рождества» и подписи. Я хранила ее несколько лет и страшно терзалась. В конце концов, я решила отправить открытку обратно. Я написала: «Дорогой мистер Сэлинджер, эту открытку я получила когда-то в качестве подарка, но сейчас я хотела бы вернуть ее вам, потому что бесконечно уважаю ваше право на тайну личной жизни». А потом, представляете, я получила ответ — письмо со словом «спасибо».

Быть знаменитостью — это как быть городским сквером. Ты становишься разновидностью общественной собственности.

Мы сидели в баре, когда кто-то из друзей сказал мне: «А ты понимаешь, что здесь, в Америке, тебе уже никогда не суждено встретить мужчину, который ничего бы не знал о твоей жизни?»

Я слишком много думаю. Слишком много думаю наперед. Слишком много думаю задом наперед. Слишком много думаю в разные стороны. Я думаю обо всем, и если это хоть где-то существует, я, черт возьми, уже подумала об этом.

Иметь изъяны, жить бестолково, падать, спотыкаться — это нормально. Главное помнить, что на твой вопрос, почему это происходит именно со мной, нет никакого секретного ответа.

«Странная» — вот какое слово я ненавижу. Того, кто зовет меня странной, я бы отстреливала на месте.

В район, где я живу, съехались, кажется, модели со всего света. На улице я чувствую себя цирковой карлицей.

Иногда всем нам приходится взрослеть.

Я странная, сумасшедшая, образованная, дикая, мягкая, замкнутая, бережливая, скучная, романтичная, эгоистичная, горделивая, жестокая, мрачная, милая, а самое главное — я наконец разобралась с этим интервью.

Навсегда... господи, какое же это странное слово.

---

Источник

[Santana]

^{Режиссер, 74 года, Сан-Франциско}

---

Я не смотрел «Клан Сопрано». Шпана меня не интересует.

Сколько себя помню, у нас на столе всегда было вино. Его даже детям давали. Мы, правда, разбавляли его газировкой.

Когда я рос, мы переезжали каждые полгода. Я сменил 24 школы. У меня не было друзей. Во-первых, я всегда был новеньким. Во-вторых, меня зовут Фрэнсис — как девчонку. А еще тогда были популярными фильмы про Фрэнсиса, Говорящего Мула.

Я ужасно поступил с отцом. Когда мне было лет 12 или 13, я работал на телеграфе. Я знал, как зовут директора музыкального отдела Paramount Pictures — Луис Липстоун. И написал: «Дорогой мистер Коппола, выбрали вас для написания музыки к фильму. Приезжайте ЛА немедленно. Ваш Луис Липстоун». Телеграммы тогда приходили на длинных лентах, которые надо было клеить. Я свою склеил, как настоящую, и доставил папе. Как же он был счастлив! А потом я ему все рассказал. Он был вне себя. Детей тогда били. Ремнем. Но я знаю, почему я это сделал: я хотел, чтобы он получил такую телеграмму.

У меня больше воображения, чем таланта. Я пеку идеи. Просто такое свойство.

Для меня хорошо — это много. Если я что-нибудь готовлю, то готовлю с избытком, и получается слишком много.

Я восхищаюсь людьми вроде Вуди Аллена, который пишет по сценарию в год. Это поразительно. Всегда мечтал уметь так же.

Не надо делать кино из книг. Кино надо писать с чистого листа.

Если перед вами лежит лист бумаги, первым делом поставьте на нем время, дату и место.

Мы очень неуверенны в себе. Не только молодые, все мы. Когда я что-то пишу, то никогда не перечитываю сразу. Уверен, у писателя есть гормон ненависти к только что написанному. А через день посмотришь на текст и скажешь: «О, неплохо».

Чем меньше бюджет, тем больше идея.

Мне кажется, «Апокалипсис сегодня» немного расширил представления о том, что люди могут вытерпеть в кино.

Перед съемками «Крестного отца» я созвал актеров в ресторан, посадил Марлона Брандо во главе стола, по правую руку Аль Пачино, по левую Джимми Каана. Моя сестра Талия, которая должна была играть Конни, подавала еду. Вскоре все стали относиться к Марлону как к отцу: Каан пытался произвести на него впечатление шутками, Пачино — напряженным молчанием, а моя сестра была очень напугана. Этот обед превратил их в персонажей.

Вообще-то концовка была предельно ясной — Майкл развратился, вот и все. Почему они захотели снимать дальше?

Единственное, о чем они спорили, — это название. Они были против «Крестного отца-2», им казалось, что зрителей это будет сбивать с толку. Ведь тогда фильмы называли «Возвращение Человека-волка» или «Сын Человека-волка». Но именно с «Крестного отца» пошли все эти числа в названиях. Я вообще много чего начал.

Бальзак сказал как-то о молодом писателе, который что-то у него украл: «Я почти прослезился. Я был так счастлив». Потому что именно этого нам и надо.

Я сидел у себя в трейлере, работал над «Крестным отцом» — вторым или третьим,— и тут ко мне стучатся: «С мистером Копполой хочет познакомиться Джон Готти» (босс одной из мафиозных семей Нью-Йорка, Гамбино). Я говорю: «Это невозможно, я занят». Есть поверье про вампиров — они не могут войти к вам в дом сами, их нужно пригласить.

Я всегда очень аккуратен с чужими деньгами, а со своими — нет.

Некоторым нравится досматривать титры до самого конца. Вы что, родственников там ищете?

Когда 45-летние мужики говорят: «Я заведу детей, когда добьюсь успеха», — я им отвечаю: «Если заведешь детей — добьешься».

Для меня высшая похвала — это «ничего подобного в жизни не видел».

На вещи надо смотреть с точки зрения вашей ожидаемой продолжительности жизни.

Чем мне теперь заняться? Чем-нибудь чуть более амбициозным. Или чуть менее амбициозным. Лучше менее. Для меня больше амбиций — это меньше амбиций.

---

Источник

[Santana]

^{Актер, 64 года, Лос-Анджелес}

---

Я не кинозвезда — я актер. Просто снялся в некотором количестве фильмов, которые принесли некоторое количество денег.

Родом я из Теннеcси, и в детстве меня окружали люди, которые знали что-то такое, о чем сейчас все позабыли. Недалеко от меня жила колдунья, и если кто-то заболевал, она приходила и давала больному разные липкие снадобья, молилась и бормотала что-то. А еще мы часто видели людей, которые умерли много лет назад. Иногда, если мы играли там, где играть было запрещено, появлялась какая-нибудь женщина и говорила, что сейчас позвонит нашим матерям и скажет, чем мы тут занимаемся. Мы знали, что она давным-давно умерла, и мы приходили домой перепуганные, а наши матери ругали нас. Эти мертвые женщины всегда выполняли свои угрозы.

В детстве меня учили не высовываться. Мой дед работал уборщиком и иногда брал меня с собой на работу. Его напарник — двадцатилетний белый парень — называл моего деда Эд, а мой дед называл его «мистер». Дед никогда не смотрел этому парню в глаза, а мне говорил: «Опусти голову. Не следует смотреть белым людям в глаза, иначе они подумают, что ты слишком наглый». Вот почему моя кинокомпания называется «Наглец» (англ. Uppity).

Кажется, я пошел в кино только потому, что мне всегда хотелось увидеть себя со стороны, а зеркала мне не хватало.

Меня стали узнавать достаточно поздно — уже после «Криминального чтива». Когда мы снимали его, я и еще несколько ребят решили в один день прогуляться. Мы вышли на улицу и остановились поболтать. И вдруг откуда-то появились пять полицейских машин. Нас положили на землю лицом вниз, а потом оказалось, что кто-то позвонил в полицию и сообщил, что на углу стоят пять чернокожих парней с битами и оружием. Ни бит, ни оружия у нас не нашли, но прежде чем отпустить, нас все равно допрашивали не меньше часа. Конечно, к тому моменту я уже снялся в «Лихорадке джунглей» (фильм Спайка Ли 1991 года), но полицейские вряд ли смотрели это кино. В какой-то момент один из них сказал мне: «Кажется, я где-то тебя видел». Но я до сих пор уверен, что он сказал это лишь потому, что перед тем, как заступить на дежурство, прочитал ориентировку на какого-то шестифутового чернокожего насильника.

В обычной жизни я не герой, но у меня есть пушка. Иногда я кладу ее под кровать. Если я проснусь и увижу кого-то, кого в доме быть не должно, я сразу начну стрелять, уж поверьте.

Я никогда не сидел в тюрьме, меня никогда не арестовывали, я не маялся ни одной ночи в полицейском участке. Я был хорошим сыном, стал хорошим отцом, и вот уже тридцать лет женат на одной женщине. Я умею дружить, я окончил колледж, я верю в необходимость образования и я даже занимаюсь благотворительностью. Так что когда кто-то начинает критиковать моих персонажей, я говорю: «Расслабьтесь, это лишь часть истории».

Очень трудно найти такой фильм, где я не употребил бы хоть раз слово «ублюдок». Я собирался использовать его даже в «Звездных войнах», но мне сказали, что джедаи так не разговаривают.

За всю свою жизнь я не просил ни о чем, кроме пурпурного светового меча. Лукас сказал мне: «Послушай, световые мечи у нас либо красные, либо зеленые». «Понимаю, — говорю, — но я хочу пурпурный».

Я никогда не боялся летать самолетами. Своей жене я всегда говорю: «Разбуди меня, если будем падать».

Когда ты в браке уже тридцать лет, у тебя, конечно же, есть право сказать: «пошло все это в жопу» — и отвалить. Но ты также можешь сказать: «пошло все это в жопу, прости меня».

Наверное, самый отвратительный момент моей жизни приключился в реабилитационном центре, когда, стоя напротив своей жены и дочери, я сказал: «Привет, я Сэм, и я наркоман». Но все любят неудачников, которые борются до конца.

Я все еще люблю зайти в бар и потрепаться с чуваками. Но я давно не пью, поэтому я заказываю тоник или что-то похожее на алкоголь. Наверное, можно обойтись без этого, но я хочу, чтобы в барах меня принимали за своего.

Свою первую любовную сцену в кино я сыграл очень поздно. Но все это не так забавно, как может показаться со стороны. Когда я смотрел такие сцены в детстве, я иногда думал: они получают удовольствие или нет, у чувака стоит или нет? Но когда мне самому пришлось сняться в такой сцене, я вдруг осознал, что помимо вас двоих на площадке пятьдесят человек. Ты входишь в комнату, ложишься, и тут начинается: «Сэм, отведи голову! Так, повернись немного!» Ничего приятного. Я всегда хотел, чтобы мне было приятно хоть на секунду. Но приятно не было никогда.

За всю свою жизнь я так и не смог взять в руки червя, даже когда собирался на рыбалку. Но я нормально отношусь к червям, а если и есть какое-то животное, которое мне действительно ненавистно, так это улитка. Не представляю, как люди их едят. Но мало того: они еще и придумали для этого блюда такое же омерзительное название — «эскарго».

Я боюсь старости. У половины моей семьи был гребаный Альцгеймер. Если я вхожу в комнату и вдруг забываю, зачем я в нее вошел, у меня внутри все начинает качаться от страха. Поэтому я все чаще разгадываю кроссворды — это тренирует память. А на крайний случай у меня есть пушка. Я уже рассказывал об этом?

Несколько лет назад я познакомился с одной девушкой. Она только вернулась из Ирака, а там, в Ираке, она ходила по домам простых людей и объясняла, что американцы здесь для того, чтобы помочь. Я спросил, знает ли она арабский. «Нет, — сказала она, — у меня переводчик». Интересно, подумал я, что на самом деле говорит переводчик этим людям? «Мы, белые бестии, помеченные печатью дьявола, пришли на твою землю для того, чтобы, пока ты спишь, перерезать тебе глотку».

Если у тебя есть малейшая возможность воспользоваться правом голоса, используй это право сполна.

Мало кто идет смотреть кино, чтобы изменить жизнь.

---

Источник

[Santana]

^{Актриса, 38 лет, Лос-Анджелес}

---

Татуировки, кровь и шрамы — вот из чего я сделана.

Мне не нужен психоаналитик. Роли, которые я выбираю, — вот мой психоаналитик.

Когда все девочки вокруг хотели быть балеринами, я хотела быть вампиром.

Люди считают, что я полна темных тайн и одержима идеей смерти. Но если я и люблю задумываться о смерти, то только потому, что ценю жизнь больше, чем многие.

Меня не пугает вид крови, и меня никогда не пугали мертвые тела. Когда я вижу мертвого человека, я думаю лишь о том, что совсем недавно он был живым, как я.

В смерти есть что-то успокаивающее. Мысль о том, что завтра тебя может не стать, позволяет ценить жизнь сегодня — какой бы она ни была.

Я довольно поздно поняла, что быть счастливой — это просто выбор, который ты делаешь.

Без боли нет страдания, а без страдания мы никогда не научимся извлекать уроки из собственных ошибок.

Я всегда считала недостатки привлекательными. Шрамы, например, кажутся мне сексуальными, потому что как бы говорят: да, я делал глупости.

Мать никогда не кричала и никогда не ругалась. Она плакала, и я часто слышала, как она плачет, потому что наши спальни были рядом. Однажды, еще в школе, — не спрашивайте, что я делала, — я пришла домой под утро и увидела ее заплаканное лицо, лицо человека, который проплакал всю ночь.

Мой отец (Джон Войт) — великий актер, но в первую очередь он великий отец.

Пока я не начала сниматься в кино, я даже не знала свой размер груди.

Мне нравится прятаться за моими персонажами. Я очень замкнутый человек, и я не слишком хорошо научилась ладить с известностью.

Я не люблю, когда ко мне прикасаются. Когда-то мне сказали, что я замираю и задерживаю дыхание, когда кто-то приобнимает меня. Что ж, я до сих пор так делаю.

Видимо, меня давно пора упрятать в психушку.

Вот тут, над бровями, у меня складка, потому что мне постоянно приходится их поднимать в удивлении.

Очень важно понять, насколько огромен на самом деле мир.

Я отправилась в первое большое путешествие очень давно, и то, что я тогда увидела, меня потрясло и полностью изменило. Потом, продолжая путешествовать, я, как и все, наверное, прошла через период злости на тот благополучный мир, в котором родилась, и только потом поняла, что вместо того чтобы наблюдать или злиться, лучше искать способы помочь тем, кто живет в нищете.

Видя в новостях лагеря беженцев, люди в Америке даже не понимают, что эти люди всего лишь хотят вернуться домой.

Когда я впервые оказалась в Сьерра-Леоне, я увидела тысячи людей, которым повстанцы отрезали руки или ноги. Картина огромного мира буквально ворвалась в мою голову. Я помню, что первые дни, слушая истории этих людей, я постоянно плакала. Но потом я поняла, что им не нужны мои слезы.

Из того, что мне удается заработать, я откладываю треть, трачу треть и еще треть отдаю на благотворительность.

Самый большой подарок, который я сделала своим детям, — это возможность увидеть мир.

Мои дети любят путешествовать так же, как я, и мне кажется, в головах у них уже есть понимание большого мира, потому что им комфортно в отеле на Манхэттене так же, как в палатке без электричества в кенийской пустыне.

Я считаю, что дети должны увидеть всё своими глазами, поэтому мои дети жили вместе со мной в нашем домике в Камбодже. Но это даже не дом — так, шалаш на сваях, вокруг которого стоят еще сто таких же шалашей. Вместе с соседями, простыми крестьянами, мы работали на разминировании территории. На принадлежащей нам земле мы нашли 48 мин.

Когда-то на спине у меня было вытатуировано маленькое окно. Потом я закрыла его огромным тигром. Но с самого детства, когда я была совсем еще девчонкой, я любила смотреть в окно, представляя, что куда-то вот-вот отправлюсь. Так было и потом. И не важно, что случилось — я только что вышла замуж, или занималась сексом с мужем, или закончила съемки в фильме, — я обязательно садилась у окна и смотрела на улицу, и за окном всегда происходит что-то интересное. Но теперь мое окно закрыто тигром. Я как бы раз и навсегда вышла в окно. Я была там, жила здесь и вообще сделала много таких вещей, о которых даже не мечтала, сидя у окна в детстве. Теперь я смотрю на небо, думая о том, как бы полететь.

Быть свободной — значит жить, повинуясь интуиции, не причинять никому боль и не судить людей за их ошибки.

Я всегда хотела прожить несколько жизней.

Как только я перестаю следовать интуиции и начинаю действовать сообразно логике, я тут же попадаю в неприятности.

Когда у тебя шесть детей, ты стараешься никогда не подвергать себя опасности.

Иногда детские вопросы ставят меня в тупик. Они ведь могут спросить: «А почему Шрек и Фиона поженились, а ты все еще нет?»

Мне кажется, что свадьба для детей — это просто красивый четырехъярусный торт.

Жизнь отличается от кино хотя бы тем, что когда женщина лежит на кровати со своим любимым мужчиной, она вовсе не обязательно лежит в идеальной позе, и покрывало не прикрывает ее грудь.

Мне кажется, люди были более сексуально раскрепощены в четвертом веке до нашей эры, и мысли об этом приводят меня в замешательство.

Я работающая мать, и хочу, чтобы моя одежда была красивой, сексуальной и практичной одновременно.

Мне всегда казалось, что стать матерью — это одна из самых страшных, ответственных и отчаянных вещей в мире. Это не татуировка во всю спину.

То, в чем ты хорош, и то, в чем ты хорош по мнению окружающих, — это совершенно разные вещи.

Это же мечта всей моей жизни — сыграть злодея в фильме про Бонда.

Я не собираюсь сниматься в кино бесконечно. Когда-то мне придется стать бабушкой.

В отличие от многих женщин, мне нравится быть беременной. Мне нравится это ощущение, что все твое тело принадлежит не тебе, а ребенку.

Люди такие странные: они говорят мне, что я худая, полагая, что это поднимет мне настроение.

С какого-то момента я поняла, что мне комфортно быть собой — что-то, чего я не чувствовала никогда. И сейчас я могу наконец-то сказать, что моя жизнь так же интересна, как моя работа.

Спросите разных людей о том, что они больше всего хотели сделать, и окажется, что никто этого еще не сделал. Вот что меня расстраивает по-настоящему.

Мне не хватает времени на то, чтобы понять смысл жизни.

Мне нравится что-то делать, мне нравится быть занятой, и мне нравится отвечать на кучу вопросов. Но я не знаю, в каком количестве фильмов я снялась. Сбилась со счета.

Когда учишь язык, начинай с ругательств. Хорошая брань может помочь тебе лучше любого разговорника.

Драки в кино всегда выглядят красиво, а в жизни — всегда отвратительно.

Зебра — это идеальная добыча, вы не думали об этом? Зебры не могут маскироваться. Они просто стоят посреди саванны, как дурацкие кресла посредине прекрасно оформленного зала, и все в их внешнем виде кричит: «Давай, жри меня, хватай».

Я не умерла молодой, и это уже хорошо.

---

Источник

[Santana]

^{Актер, 35 лет, Нью-Йорк}

---

В детстве у меня не было шанса побыть ребенком. Я отправился на пенсию в 14 лет.

Люди все еще узнают меня на улицах. Первое, что я обычно слышу: «Где ты был все эти годы?» Как правило, сразу за этим они говорят: «Э, да ты подрос».

Вопреки распространенному мнению, я никогда не лечился от наркозависимости. Я не сидел в тюрьме, меня арестовывали лишь один раз, и вообще я изо всех сил стараюсь избегать стереотипов, связанных с бывшими звездными детьми.

Я слышал про себя много разной лжи. Как-то раз мне позвонил мой адвокат и говорит: «Ого, Мак, ты еще жив?» И я ему: «Да, конечно. На диване сижу». «А мне, — говорит он, — только что звонили с CNN и сказали, что ты умер от передозировки».

Я живу простой жизнью. Я кормлю рыбок, гуляю с собаками, готовлю и иногда встречаюсь с теми, кто мне дорог.

Когда я веду себя как обычный человек, люди думают, что я сумасшедший.

Для жизни бывшей звезды моя жизнь должна быть куда более просранной, чем есть на самом деле. Когда меня арестовали за марихуану, я даже обрадовался. Как хорошо, думаю, люди сейчас узнают обо мне именно то, чего так ждали и хотели.

Для большинства людей я все еще ребенок. Это и благословение, и проклятие одновременно.

Я помню время, когда давал по сто интервью в день. Я сидел на одном месте, а эти люди входили и выходили, и не было ни свежего воздуха, ни окон, вообще ничего. Семидесятый по счету журналист говорил так нудно и так медленно, что в какой-то момент я просто вырубился. Раз — и меня с ними нет.

Я живу очень замкнутой жизнью с тех пор, как мне исполнилось шесть.

Мои родители сделали для меня много хорошего хотя бы потому, что никогда не говорили мне, сколько я на самом деле зарабатываю. Поэтому я рос самым обычным ребенком среди самых обычных детей.

Мне всегда казалось, что у меня два отца — реальный и тот, которого я сам нарисовал в своей голове.

Иногда мне кажется, что внутри меня не один человек, а дюжина. Но я справляюсь.

Кто я? Я — это собрание мыслей и воспоминаний, трогательных и отвратительных. Я — это все те вещи, которые случались со мной, и я сумма того, что сделал или хотел сделать. Я — это шмотки, которые я на себе таскаю. Я — это каждое место, каждый человек и каждое явление, с которыми мне довелось столкнуться. Но в конечном счете я — это просто набор мышц и костей, придавленный гравитацией к гигантскому куску тверди, вращающемуся в космосе со скоростью тысяча миль в час.

Самые трогательные и вдохновляющие вещи я, как и все, наверное, произношу в те моменты, когда рядом со мной никого нет.

Я самый невостребованный актер из всех, кого я знаю.

Если завтра на нашу планету высадится инопланетная раса и кто-то из них потребует у меня доказательств моей состоятельности, что я могу предложить им? Что показать? Я не могу ни петь, ни танцевать. Я не рисую. Я никогда ничего не строил и никогда не создавал чего-то значимого для человеческой расы.

У меня была вся слава, которую только можно пожелать, но я сбежал от нее и не жалею об этом.

Может быть, я хочу, чтобы меня запомнили как короля мира и мудреца, объединившего своей волей всех людей планеты. Но, кажется, этого не случится.

Что бы я сказал своим детям? В шоу-бизнесе нечего делать до восемнадцати. За это время лучше научиться чему-то другому. Что-то сделать. Не надо спешить. Сделай это в тот момент, когда почувствуешь, что ты уже взрослый.

Да, я хочу и свою собственную семью, и свой дом с лужайкой, и свои 2,2 ребенка. Кажется, таков сейчас средний показатель по стране?

Я очень хорошо знаю, что такое отшельничество.

Источник