<div align="center">На перекрестке Победы

</div>

На восток довольно стройными рядами маршируют военнопленные, вызволенные нами из гитлеровских концлагерей. Генералы, офицеры, солдаты самых разных армий: итальянцы, бельгийцы, американцы, англичане, французы, норвежцы...Каждая колонна со своим национальным флажком, трепетавшим в приветственных взмахах. Вся Европа кричала нам "ура!" Вся Европа, казалось, вырвалась из плена благодаря нашему наступлению. Эти люди спешили именно на восток, где на наших заставах у Одера и Вислы их ожидало желанное освобождение, еда, отдых, внимание и сочувствие. Они это знали и шли на восток даже тогда, когда их страны находились там, на западе, где еще громыхали последние бои Второй мировой.

Туда же, на восток, шли советские люди, освобожденные из фашистской неволи. Они следовали вперед неуклонно, и если среди иностранцев царило веселое оживление, то в наших колоннах было больше слез. Любой непредубежденный наблюдатель видел, что нашим в плену и вообще на войне досталось больше других, что судьбы наших людей сложились трагичнее. Вид был изнуренный, почти все в лохмотьях и двигались медленно - и хотели бы быстрее, да сил не хватало. И вот в наших колоннах то там, то сям начинались и умолкали песни. Народ нес свои песни на Родину! Он их не забыл. Он украшал ими свою дорогу домой.

Катилась еще третья, нескончаемая вереница людей. По правой стороне магистрали, строго на запад, уходили гражданские немцы - население восточных земель так называемого "тысячелетнего рейха", который доживал на наших глазах свои последние дни. Медленно, но упорядоченно двигались старики, старухи, подростки, женщины-матери, толкавшие перед собой тяжелые детские коляски, где дети буквально утопали среди каких-то вещей. Шли немцы молчаливо, понуро. Что их ждет там, между Эльбой и Рейном? Они надеялись на успокоение. Им не мешали. Я не видел, чтобы их кто-нибудь тронул.

Все названные потоки двигались сами по себе, не соприкасаясь. И в этом, вероятно, тоже был глубинный исторический смысл. Я стоял как зачарованный и смотрел на все глазами не только фронтовика, но и кинематографиста. Но тогда еще не создали широкоформатный экран, а сейчас до сих пор не нашелся сценарист и режиссер, который сумел бы художественно постичь увиденное. И я до сих пор мучаюсь многими вопросами, терзаюсь догадками, спорю сам с собой.

Существовал и четвертый поток. Это те, кто еще недавно мнил себя хозяевами Европы и мира, - фашистские солдаты. Сейчас они растерянные, жалкие, суетливые, безоружные, не находящие себе места на перекрестке середины ХХ века. Среди них большинство либо слишком молодые, либо слишком пожилые. Это последние резервы Гитлера Они никому не нужны. С ними никто не считается и никто не общается. Немецкие солдаты толпятся на обочине. Им так хочется сейчас что-нибудь узнать о своем месте на земле. Так хочется определенности, порядка, ясности, наконец, им хочется еды. На кого же с надеждой устремлены их глаза в эти мгновения? Со всеми своими многочисленными вопросами они тянутся к единственному человеку, олицетворяющему для них сейчас власть на всей земле, к полновластной хозяйке Европы - молоденькой советской регулировщице.

Этой девушкой нельзя было не залюбоваться! Она в пригнанной к стройной фигуре отутюженной шинельке. На ней красовалась пилотка, из-под которой упрямо выбивалась русая коса. А ей было некогда даже поправить прическу!

-Фрау!..Фрейлен! - взывали к ней обескураженные немецкие вояки. - Гитлер капут!

Девушка их не слушала. О том, что Гитлеру капут, она и сама знала - наверняка еще с первых дней войны.

- Битте! Плен, плен! - кто-то подсказывал так нужное сейчас немцам слово, важнейшее и спасительное.

Дескать, фрейлен, милая, возьми нас, пожалуйста, в плен. Об этом хрупкую, изящную девушку, одинокую на всем огромном перекрестке, без оружия при себе молили сотни здоровенных мужиков! Это было трагикомическое зрелище.

Но девушке некогда ни оценивать ситуацию, ни разбираться с немчурой. Одной рукой она отмахивалась от них, как от назойливых мух, а другой поднимала и опускала свой жезл, который в данный момент казался маршальским жезлом, видным во всей взбудораженной Европе. Она указывала дорогу участникам всех двигавшихся потоков, она знала место каждого: нашим войскам - только вперед, на запад, гражданским беженцам - туда же, путь на восток - освобожденным иностранцам и нашим родным людям. А военным немцам, порой ступавшим на запретный и столь тесный в эти великие дни асфальт, она коротко бросала: "Назад! Цурюк!"

Тем не менее группа немецких вояк прорвалась к регулировщице и окружила ее, повторив свою просьбу.

- Идите, куда хотите! - крикнула она им, и я это слышал. Ее голос прозвучал звонко, но грозно и властно. - Да убирайтесь же вон с дороги! -не стерпела девушка и, топнув блистательно начищенным сапожком, пропустила вперед вереницу наших пушек.

До сих пор жалею, что не прорвался поближе к ней со своим журналистским блокнотом. Мне так хотелось спросить ее:

- Как ваша фамилия, товарищ ефрейтор? Скажите мне. Это так важно для всех, кто будет жить после нас! Ответьте, пожалуйста.

До сих пор мечтаю о таком памятнике - памятнике русской девушке-регулировщице. Такой памятник сказал бы современникам и потомкам не меньше, чем памятник в честь солдат-освободителей.

...Над Эльбой алел рассвет. Весело пробуждались мои друзья, воодушевленные крылатой вестью, - Победа! И тут я увидел... бабочку. Впервые за все дни войны. Она пролетела надо мной именно утром на рассвете нашей Победы и была так прекрасна, как может быть прекрасна только жизнь.

А на той стороне Эльбы уже сердито и недовольно фырчали, разворачиваясь, американские джипы...


<div align="right">Николай СОТНИКОВ </div>